Индия. Тысячелетия и современность - Наталья Романовна Гусева
Судя по всему, вражда между этой высокой кастой и другими кастами никогда здесь не утихает. Говорят, что брахманы сами пишут историю, и потому все неверно: надо слушать людей-деши, а не читпаван-брахманов, из касты которых были пешвы — министры Шиваджи, правителя Махараштры в XVII в. из касты маратха. Люди-деши знают истину, знают, как пешвы, стремясь захватить власть, поссорили обеих жен Шиваджи-махараджа, заставив мать младшего его сына, Раджьярама, возмутиться тем, что отец оказывает милости старшему Самбуджи, рожденному от другой жены, и убить самого Шиваджи. Говорят, Самбуджи обо всем узнал и казнил за интриги восемь министров-брахманов. Но пешвы все же пришли к власти и правили с начала XVIII в.
Почти 300 лет тому назад не стало Шиваджи, но и сейчас одни обвиняют других в его смерти. Власть пешв кончилась в начале XIX в., но после убийства Ганди в 1948 г. страшные погромы брахманов прокатились волной по всей Махараштре.
— Он был за народ, за простой народ, — объясняли мне. — Он хотел, чтобы не только брахманы, но даже неприкасаемые умели читать. И вот читпаваны убили его.
В Пуне, столице пешв, до сих пор значительная часть населения — это брахманы. Все они имеют образование. В их руках почти все интеллигентные профессии и… многие их них заняты торгово-предпринимательской деятельностью.
Не в этом ли ключ? Не это ли питает и поддерживает ненависть к ним со стороны тех, кого обошли или оттерли при поступлении в учебное заведение или кто в сфере торговли не выдержал конкуренции с этой сплоченной и зажиточной кастой?
Тогда легко понять новые обострения древних разногласий. Тех разногласий, которые нашли свое выражение в строках «Артхашастры» — древнейшего свода индийского права, — определившего в формирующемся классово-кастовом обществе место труженика-шудры: «Закон для шудры — послушание и ведение хозяйства в повиновении у дваждырожденных…» И еще: «У шудры должна быть отрублена та часть тела, которой он ударил брахмана». И еще: «Если шудра позволит себе иметь недозволенные сношения с брахманкой, то он должен быть сожжен, будучи окутан соломой»; «Если шудра выдает себя за брахмана, то он должен быть ослеплен посредством ядовитой мази…»[19] И многое другое в этом же роде.
Теоретики брахманизма представляли дело так, что простой народ был всегда готов подчиняться и поклоняться брахманам, на деле же массовость антикастовых и антибрахманских движений в средневековье, многие кастовые бунты и столкновения с брахманами свидетельствуют совсем о другом.
Каждый день в Индии давал мне свои уроки — уроки истории, литературы, культуры.
Забрела я как-то в Пуне в индуистский храм Панчалешвар, т. е. «Храм владыки Панчала». Или Панчали? Так звали Драупади, героиню «Махабхараты», общую жену всех пяти братьев Пандавов. Народ упорно называет его храмом Пандавов. Почему? Ответить никто не мог. Здесь не анализируют традиций и воспоминаний. Просто хранят их.
Он весь ниже уровня земли, в небольшом котловане, высеченном в скальном массиве. Уже когда подходишь к ступеням, ведущим вниз, видишь, что перед тобой что-то массивное, грубо тесанное, тяжелое. На постаменте перед входом в храм лежит каменный бык Нанди, неизменный спутник Шивы. Над ним толстый круглый навес, подпираемый толстыми же квадратными колоннами. Все вытесано из одного куска скалы. Сам храм — ансамбль таких же тяжелых низких квадратных колонн, которые поддерживают плоскую крышу. Он глубок, темен и прохладен.
В центральной его части вырублены в скале три гарбагрихи — помещения для богов. Там и находятся Шива, его жена Парвати и их слоноголовый сын Ганеша.
Мрак казался в этих пещерных комнатах особенно густым. Только в глубине той гарбагрихи, где находилось изображение самого Шивы — шивалингам, дрожало крохотное пламя светильничка. Оно слабо освещало полуобнаженную фигуру жреца, сидевшего склонив голову у подножия божества и бормотавшего мантры (молитвы).
На высоком пороге комнаты было высечено изображение человеческого лица, выкрашенное в ярко-красный цвет, — единственное красочное пятно в царстве серого камня.
Я спросила у жреца, кто это. Он перестал молиться, вышел из святилища и объяснил, что это отец богини Парвати. Потом ушел куда-то, а я стала разглядывать странное каменное лицо: глаза выкачены шарами, нос широкий и приплюснутый, губы бесформенные и толстые. Отец Парвати — значит сама идея гор, так как Парвати дочь не бога, не владыки гор, а просто воплощения гор. Нигде я его раньше не встречала в безбрежном море индийской культуры, и вдруг он предстал передо мной тут, когда я уже занесла ногу, чтобы перешагнуть высокий каменный порог. Я так и не перешагнула его. Я села на пол перед ним и стала думать о том, почему только в Махараштре я впервые с ним встретилась и почему он изваян на пороге.
Тут неразборчивый ход моих мыслей прервало неожиданно и неизвестно откуда возникшее пение. Голос был мужской, сильный, красиво модулированный. Он возник сразу, словно пламя вспыхнуло, и заполнил собой каждый темный угол храма.
До этого мне казалось, что я в храме совсем одна, но вот, однако же, кто-то еще есть, и к тому же поет, и поет красиво. Я встала, пошла в обход святилища и увидела певца. Он сидел один, за колонной у стены, закрыв глаза и забыв обо всем на свете. Он молился.
Люди приносят здесь богам в жертву цветы, деньги, кокосовые орехи, сладости, плоды, молоко. Этот человек принес свой голос, горячий, живой, полный любви и тоски, голос, в который он вложил всю потребность любить своего бога и знать, что бог его тоже любит.
Это был исконно индийский способ славить божество и служить ему. Молитве-песне, молитве-гимну всегда придавалось огромное значение. И пышнее всего расцвели песни-молитвы в эпоху, известную историкам под названием «бхакти». Поэты-бхакты создали неисчислимое множество песнопений. Об их умении любить бога страстно, исступленно, до полного самозабвения я знала, читала, слышала, но всегда связывала это с далекими средними веками.
И вот вдруг подобие такого бхакта, какое-то современное его воплощение, очутилось передо мной. Его голос наполнял теплотой живой души все холодное сумрачное пространство храма, каждую щербину грубо тесанного камня.
Я опустилась на пол за другой колонной и
