Галимов Брячеслав - Большая волна
Пошли они к буйволице и рассказали ей, в чём дело.
Буйволица сказала:
– Человек – жадное существо. Пока я давала молоко, хозяин кормил меня, а теперь молока у меня нет, вот меня и отвели сюда, в лес, и бросили одну. Незачем жалеть человека. Съешь его, лев!
– Буйволица глупа, – сказал путник. – Пойдём лучше спросим кого-нибудь другого.
Пошли они к лошади и попросили рассудить их.
– Не стоит жалеть человека, – сказала лошадь. – Пока я была крепкой и сильной, на меня взваливали тяжёлый груз и ездили верхом. Теперь я состарилась, и хозяин перестал меня кормить. Я брожу по лесам и сама забочусь о своем пропитании. Поэтому съешь, лев, этого брахмана.
– Лошадь ничего в нашем деле не смыслит, – сказал путник. – Нужно пойти к кому-нибудь поумней.
Пошли они к быку. Бык был крепкий, упитанный. Путник ему говорит:
– Как добр твой хозяин! Он каждый день кормит тебя свежей травой и зерном, худеть тебе не дает. Рассуди ты нас: я освободил этого льва из клетки, а он теперь хочет меня съесть. Правда ведь, люди так не поступают?
– Более вероломного существа, чем человек, трудно сыскать, – ответил бык. – Я пашу поле своего хозяина, тащу его телегу, вот он меня поит и кормит. А когда я состарюсь, он бросит меня помирать голодной смертью. Не следует проявлять сострадание к человеку. И, если ты, лев, съешь брахмана, это будет вполне справедливо.
После этих слов лев одним ударом прикончил путника и съел его».
Вот, сколько плохих качеств у человека, а есть еще зависть, – очень сильное чувство! Человек при виде чужого достатка и успеха горше и больнее чувствует свою нужду и свои неудачи – что порождает ненависть к более счастливому, которая и называется завистью. Но единственным желанием зависти является месть; и тебе будут мстить, Такэно. Готов ли ты к этому?
– Я не предполагал, мой господин… – растерянно пролепетал Такэно.
– Вот так храбрец! В бою поразил десяток человек, а тут растерялся и оробел! Что же ты думал: ты станешь сражаться, как лев, прославишься своей храбростью и умением, – и не вызовешь зависти и злобы? Сразу видно, что ты рос вдали от людей. Уже и сейчас многие недолюбливают тебя, потому что видят, как ты отмечен мною; сделав тебя самураем, я в стократ увеличу число твоих недоброжелателей. Готов ли ты к этому, Такэно, спрашиваю я тебя? Отвечай прямо, без обиняков!
– Готов, мой господин, – сказал Такэно, чуть запнувшись.
– О, ты действительно смелый человек! – усмехнулся князь. – Ведь смелость в смертельном бою – ничто по сравнению со смелостью в мирной жизни. Битва с врагом, какой бы жестокой она не была, длится все же недолго, но для того чтобы выстоять в том длительном бою, который мы называем обычной жизнью, нужно гораздо больше мужества и терпения. Да, тебя ждет сильная ненависть, а от нее есть лишь одно средство – держать в страхе тех, кто тебя ненавидит, но вряд ли ты способен на это… Ах, Такэно, Такэно, я должен осуществить твою мечту, должен посвятить тебя в самураи, но осуществление мечты означает ее смерть, – и хорошо, если вместе с мечтой не погибнет и тот, кто так страстно желал, чтобы она осуществилась!
Стон ветра в деревьях
С вечера была тихая осенняя погода. Недвижимый воздух был наполнен теплом и терпким запахом опавших листьев. На небе не было ни одного облака, лучи неяркого осеннего солнца падали на деревья княжеского парка, отбрасывая блеклые тени. Но вместе с тем, в природе чувствовалось какое-то беспокойство, раздраженное томительное ожидание перемен к худшему. Это раздражение и беспокойство проявлялись в поведении животных и птиц, и даже мошкары, сбившейся в большой рой и низко вьющейся над землей.
Уже в темноте небо затянулось тучами. Подул ветер, сначала слабый, затем сильнее, а потом его порывы сделались настолько сильными, что деревья застонали и согнулись; с треском ломались толстые ветви и ударялись оземь с глухим страшным звуком. Полил дождь, который то вставал непроницаемой стеною, то рассыпался на крупные капли и колотил в оконные ставни маленькими кулачками.
Буря бушевала, впрочем, недолго, ветер скоро стих, однако дождь лил до утра, не переставая. А утром снова подул ветер, но уже холодный; тучи рассеялись, вновь выглянуло солнце, но оно не грело, – и от этого небо казалось огромным ледяным куполом, остужающим землю…
Старик Сотоба, сильно похудевший и состарившийся за минувшее лето, сидел на веранде своего домика, закутавшись в два одеяло. Старик смотрел на багряный лист клена, который трепетал и выгибался на ветру.
Много листьев сорвал ветер; они летели, сталкивались, падали вниз и вновь взмывали вверх, – но это уже была не жизнь их, а только видимость ее. А лист клена всё держался на ветке, всё сопротивлялся ветру, стремящемуся сорвать его. «Зачем ты держишься, зачем не падаешь, зачем борешься? – шептал ему старик Сотоба. – Ты состарился, тебе суждено умереть, и ты умрешь. Зачем сопротивляться? Пока ты был молод, упруг, наполнен соками, твоя смерть от внезапного порыва ветра казалась нелепой обидной случайностью. Ветер тогда погубил бы то, чему суждено было жить. Но теперь он лишь ускоряет неизбежное и облегчает переход от временного к вечному. Зачем же сопротивляться? Нельзя бороться с тем, что в порядке вещей, что стремится упорядочиться – это глупо, бессмысленно, это обречено на поражение». Старик с досадой отвернулся от клена, тяжело поднялся и пошел в дом.
Сэн вопросительно посмотрел на Сотобу, но тот молча уселся на циновку, не поднимая глаз.
– Как холодно, – сказал Сэн. – Какая буря прошла ночью. Зачем Йока не послушалась меня вчера и пошла в деревню. Каково теперь ей с маленьким Такэно в такую погоду?
– Ничего. Они уж, верно, не в поле заночевали. Гостят у своих знакомых. Пусть побудут там. Это хорошо, – бесстрастно отвечал Сотоба, думая о своем.
Наступила пауза.
– Как воет ветер, – задумчиво проговорил Сэн. – И ночью он завывал, а еще стучал дождь. Вы, конечно, помните эти строки, уважаемый Сотоба:
Стон ветра в деревьях,Стук дождя я слушалВсю ночь напролет.
– Помню, – коротко ответил Сотоба.
Наступила пауза.
– Хорошо, что Йока ушла, – сказал Сотоба и, подняв глаза на Сэна, прибавил:
– Я принял окончательное решение.
Сэн вздрогнул, отвел взгляд и через несколько мгновений произнес упавшим голосом:
– Вы уверены, что это нужно сделать?
– Я не хочу, чтобы смерть взяла меня голыми руками, ослабшего и беспомощного, – жестко сказал Сотоба. – То что должно случиться – неизбежно, так пусть же я умру с мечом в руках, как в бою. Человек не может противиться смерти, но он может позвать ее. Она, всесильная и всемогущая, приходит к любому из нас, когда пожелает; она забирает у нас близких; она безучастна к нашим мольбам, – но она не может не подчиниться нам, когда мы зовем ее. Всемогущая смерть является на наш зов, как покорная рабыня, и выполняет отданный нами приказ. Я прикажу смерти явиться за мной, и она не посмеет ослушаться!
