Джером Джером - Трое в лодке, не считая собаки
Но самый возбуждающий опыт при буксировке бечевой — это когда тебя тянут барышни. Таких ощущений не должен упускать никто. Для этого необходимо три барышни: две — чтобы держать веревку, одна — чтобы скакать вокруг и хихикать. Начинают они обычно с того, что запутываются в веревке. Они обмотают бечевой ноги, и им придется сесть на тропу, чтобы друг друга распутать. Затем они намотают веревку себе на шею и едва не удавятся. В конце концов они все-таки с ней разберутся и помчатся бегом, волоча лодку на угрожающей скорости. Через каких-нибудь сто ярдов они, естественно, выдыхаются, неожиданно останавливаются, бросаются на траву и хохочут, а вашу лодку относит на середину реки и начинает вертеть, прежде чем вы успеваете сообразить что случилось и схватиться за весла. Тогда они встают и начинают удивляться.
— Смотри-ка! — говорят они. — А он-то уже на середине.
После этого они какое-то время тянут довольно прилежно; затем вдруг оказывается, что кому-то нужно подколоть платье. Они замедляют ход, и лодка садится на мель.
Вы вскакиваете, сталкиваете лодку и кричите барышням, чтобы они не останавливались.
— Да! Что-то случилось? — кричат они в ответ.
— Нельзя останавливаться! — ревете вы.
— Нельзя чего?
— Нельзя останавливаться! Идите вперед, идите!
— Вернись, Эмили, и узнай, что им там надо, — говорит одна из девиц, и Эмили возвращается и спрашивает, что вам там надо.
— Что вам нужно? — спрашивает она. — Случилось что-нибудь?
— Нет, — отвечаете вы. — Все в порядке, но только идите вперед, не останавливайтесь!
— А почему?
— Почему, почему! Когда вы останавливаетесь, мы не можем править. У лодки все время должен быть какой-то ход.
— Какой-то что?!
— Ход… Лодка все время должна двигаться.
— А-а, понятно! Я им скажу. А как, мы хорошо тянем?
— О да, превосходно. Конечно. Только не останавливайтесь.
— Это, оказывается, вовсе не трудно. Я думала, это так тяжело!
— Ну конечно, это совсем просто. Надо только все время тянуть, вот и все.
— Понятно! Дайте мне мою красную шаль. Она под подушкой.
Вы находите шаль и передаете ее; в это время возвращается другая барышня, которой шаль тоже вроде как бы нужна. На всякий случай они берут шаль и для Мэри, но Мэри шаль не нужна, и они несут шаль обратно, а вместо нее берут гребешок. Проходит минут двадцать, прежде чем они, наконец, тронутся с места. Затем у следующего поворота они видят корову, и вы должны выкарабкиваться из лодки и гнать зверя с дороги.
Когда барышни тянут лодку — соскучиться невозможно.
Джордж в конце концов распутал бечеву и прилежно тянул нас до Пентон-Хука. Там мы стали обсуждать важный вопрос ночевки. Мы решили, что эту ночь проведем в лодке. На ночлег мы могли расположиться либо здесь же, либо уже подняться за Стэйнз. Думать о боковой, когда солнце стоит в небесах, было все-таки рановато, и мы решили поднажать и добраться до Раннимида — три с половиной мили вверх по реке, тихий лесистый уголок, где можно найти пристанище.
Впрочем, потом мы пожалели, что не остановились в Пентон-Хуке. Три-четыре мили вверх по течению сам по себе пустяк, когда стоит раннее утро, но в конце долгого дня это очень утомительная работа. На протяжении этих последний миль пейзаж вас не интересует. Вы не болтаете и не смеетесь. Каждая полумиля тянется как две. Вам не верится, что вы находитесь там где находитесь, и уверены, что карта врет. И когда вы протащились, как вам кажется, десять миль минимум, а шлюза как не было так и нет, вы начинаете всерьез опасаться, что его тихонько сняли и уволокли.
Помню, как-то раз на реке я чуть не лишился рассудка (в фигуральном смысле, конечно). Я совершал прогулку с одной барышней — моей кузиной с материнской стороны — и мы гребли вниз к Горингу. Было уже довольно поздно, и нам хотелось поскорее добраться домой (во всяком случае, ей хотелось). Было уже полседьмого, и кузина начинала нервничать. Она заявила, что ей нужно быть дома к ужину. Я заметил, что и сам хотел бы попасть домой к этому же событию, и развернул карту, которая была у меня с собой, чтобы прикинуть, сколько именно нам осталось. Оказалось, что до следующего шлюза — Уоллингфордского — осталось всего полторы мили, и пять — оттуда до Клива.
— Все в порядке, — сказал я. — Мы пройдем этот шлюз к семи, а там останется только один.
И я уселся и налег на весла.
Мы прошли мост, и вскоре затем я спросил свою спутницу, видит ли она шлюз. Она ответила что нет, никакого шлюза не видно, и я сказал «гм» и продолжил грести. Прошло еще минут пять, и я попросил ее посмотреть еще раз.
— Нет, — сказала она. — Ничего похожего на шлюз я не вижу.
— А вы… Вы поймете, что это шлюз, когда его увидите? — спросил я нерешительно, опасаясь ее обидеть.
Она все-таки обиделась и сказала, чтобы я смотрел сам. Я бросил весла и осмотрелся. В сумерках река видна была почти на милю, но что касается шлюза, ничего не было похоже даже на его дух.
— А мы не заблудились? — спросила моя спутница.
Я не представлял, как такое могло бы случиться, однако высказал предположение, что мы, может быть, каким-то образом угодили в сливное русло, и теперь нас несет к створу.
Это предположение ее ничуть не утешило, и она стала рыдать. Она говорила, что мы оба утонем; это ей Божья кара за то, что она поехала со мной кататься.
Такое наказание мне показалось чрезмерным, но кузина считала его справедливым и уповала, что скоро всему настанет конец.
Я попытался ее успокоить, чтобы она не принимала все так серьезно. Просто я, значит, гребу медленнее, чем казалось. Теперь-то мы скоро доберемся до шлюза. И я прогреб еще с милю.
Здесь я начал беспокоиться сам. Я снова посмотрел на карту. Вот он, Уоллингфордский шлюз, отмечен самым тебе явным образом, полторы мили ниже Бенсонского. Это была хорошая, надежная карта, и кроме того, я помнил шлюз сам. Я проходил его два раза. Где мы? Что с нами случилось? Я начинал думать, что все это сон, что я просто сплю у себя в постели; через минуту я проснусь, и мне скажут, что уже начало одиннадцатого.
Я спросил кузину, не кажется ли ей что это сон, и она ответила, что такой же вопрос только что собиралась задать мне сама. И тогда мы оба решили что, может быть, оба спим. Но если так, кто из нас действительно спит и видит сон, а кто только снится другому? Становилось весьма интересно.
Между тем я продолжал грести, а шлюз все не появлялся. Река под набегающей тенью ночи становилась загадочной и угрюмой, и вместе с ней все вокруг становилось потусторонним и жутким. Мне стали приходить на ум всякие домовые, духи, блуждающие огоньки; те нехорошие девушки, которые сидят по ночам на скалах и завлекают народ в пучину; всякая прочая чертовщина. Я стал сожалеть, что был недостаточно добродетелен, что знаю так мало псалмов. И вдруг во время этих раздумий я услышал благословенный напев «Он разоделся в пух и прах», скверно исполняемый на гармонике — и понял, что мы спасены.
