Засекреченный полюс - Виталий Георгиевич Волович
Мое положение было потрудней, и нет-нет я слышал ворчливые замечания в свой адрес. Но, помня совет Водопьянова, я благоразумно помалкивал. Правда, однажды я все же не утерпел и на упрек, что меню могло быть поразнообразней, а то все пельмени да олени, буркнул в ответ: что бы вы запели, если бы я принялся вас кормить по меню Амундсена.
- И чем же он кормил своих спутников, дорогой доктор? - осведомился Никитин, всегда защищавший меня от нападок.
- Да уж не стесняйся, Виталий, просвети нас, темных, - поддержал его Яковлев.
- Пеммиканом, галетами, молочным порошком. А когда возвращался с Южного полюса, то и собачатиной.
- Ну и ну, - сказал Гурий, большой любитель вкусно поесть. - Я бы на такой пище быстренько бы ноги протянул.
- Кстати говоря, и Роберт Пири во время своего санного похода к Северному полюсу тоже не роскошествовал. Он и его спутники получали в день всего 500 граммов пеммикана, 500 граммов сухарей, 115 граммов сливочного масла.
- Убедил, доктор, убедил, - усмехнулся Сомов. - Но мы не теряем надежды, что вы еще проявите свои пока скрытые кулинарные таланты.
- Да уж постараюсь, Михал Михалыч, но на счет пересоленной сегодня каши, тут просто ошибочка произошла. Закрутился я и, видимо, второй раз посолил. Ведь еще древние римляне говорили: "Еrrаrе Humanum est" - человеку свойственно ошибаться.
- Ладно, - сказал Никитин. - От ошибок никто не застрахован. Только они бывают посерьезнее, чем пересоленная каша. Я вот вчера просматривал результаты наших промеров глубины океана и все задавал себе вопрос: где это Уилкиyс обнаружил глубину океана 5440 метров? Что-то мы с Михал Михалычем таких глубин не встречали. А ведь он работал почти в этом самом районе.
- А чем он измерял глубину? Тоже лебедкой? - поинтересовался Яковлев.
- По-моему, он пользовался эхолотом.
- Значит, либо эхолот наврал, либо Уилкинс ошибся с измерениями.
- Скажи, Макарыч, ты какого Уилкинса упомянул? Не того ли, что прославился полетом на Полюс недоступности еще в тридцатых годах, а потом отличился во время поисков пропавшего самолета Леваневского? - спросил Щетинин.
- Он самый, - сказал Никитин. - Удивительный был человек. Ведь это он организовал первую экспедицию в Арктику на подводной лодке.
- Может, расскажете поподробней? - попросил Петров.
13 ноября.
Тринадцатое, да еще понедельник - значит, жди неприятностей. И они не заставили себя ждать. Едва я успел поставить на огонь кастрюлю с ухой, дабы внести творческое разнообразие в скромное меню, как голубые венчики над горелками вдруг увяли и потухли с коротким хлопком. Вот невезуха, чертыхнулся я. За стенкой палатки бушует пурга и в ее круговерти надо подкатить новый баллон с газом и стынущими на ветру руками переставлять примерзший редуктор. Продолжая ворчать на проклятый баллон, так не вовремя опустевший, я натянул "француженку" и толкнул откидную дверь. Но не тут-то было. Дверь не поддавалась. Видимо, пурга намела большой сугроб у входа, замуровав меня в кают-компании.
После многократных неудачных попыток я плюнул и, с тоской глядя на погасшие конфорки, уселся на скамью, набил трубку табаком и закурил в надежде, что кто-нибудь из оголодавших едоков придет пораньше и освободит меня из снежного плена. Обычно все зимовщики, связанные со сроками наблюдений, приходили с завидной точностью, повинуясь велению желудка, который, как некогда сказал Пушкин (с поправкой на местный колорит), "на льдине без больших сует желудок - верный наш Брегет". А вдруг чей-нибудь Брегет заспешит - обед запоздает и неприятностей не оберешься. И, о радость, сквозь подвывание пурги я услышал голос Гурия Яковлева:
- Доктор, ты жив?
- Жив, жив, - заорал я, и через несколько минут в просвете дверцы появилась заснеженная фигура Гурия с лопатой в руке.
- Ну и пуржища. Такой сугробище навалила у входа, думал, вовек тебя не откопаю, - сказал он, утирая рукавицей запорошенное снегом лицо.
С помощью Яковлева я быстро заменил опустевший баллон на полный, зажег все четыре конфорки, и по кают-компании, успевшей основательно охладиться, распространилось приятное тепло. Гурий швырнул шубу на пол и, выковыривая из бороды сосульки, сказал, блестя глазами:
- За спасение с тебя магарыч.
- Нет вопросов, - радостно отозвался я; - Счас соображу что-нибудь повкуснее.
Повкуснее - это были любимые Яковлевым антрекоты. Приготовить их не представляло большого труда, и вскоре я поставил перед ним сковороду со скворчащими, источающими аромат антрекотами.
Покончив с антрекотами, он принюхался и вопросительно посмотрел на меня.
- Послушай, док, чем это у тебя так вкусно пахнет? Никак ухой?
- Точно, уха, экспериментальный вариант, - ответствовал я, помешивая в кастрюле половником.
- Может, нальешь половничек?
- Нет вопросов. Только погоди немного. Из-за проклятого газа у меня вся работа застопорилась. Вот оно тринадцатое - понедельник!
Мы увлеклись разговором "за жизнь", как вдруг мой нос учуял подозрительный запах. Я бросился к плиткам. Так и есть: первая порция антрекотов зажарилась дочерна, испуская удушливый запах горелого мяса.
- Чувствовало мое сердце, что тринадцатое да еще понедельник к добру не приведет.
- Да ты, брат, оказывается, человек суеверный, - усмехнулся Гурий.
- Не так, чтоб очень, - возразил я, - но мне известен один солидный ученый, который, встретив черную кошку, перебегавшую дорогу, всегда сплевывал через плечо. А на вопрос, верит ли он в дурные приметы, отвечал: не верю, но на всякий случай сплюнуть не мешает. Вот так и я.
- Может, ты и в гадания веришь? - продолжал допытываться Яковлев.
- В общем-то не верю, но один случай запомнился мне на всю жизнь.
- Ну-ка расскажи, - заинтересовался Гурий.
- Счас, наведу порядок в своем хозяйстве, положу оттаивать свежие антрекоты и тогда расскажу. Ну вот теперь порядок, - сказал я, усаживаясь рядом с ним на скамью.
- Дело было в Самарканде, куда нашу Военно-медицинскую академию перевели в 1942 году из блокадного Ленинграда. После окончания второго курса нам присвоили звание младших лейтенантов медицинской службы и разрешили переехать из казармы на частные квартиры.
Однако отыскать свободную квартиру оказалось делом нелегким: Самарканд прямо-таки кишел эвакуированными, и жилье было нарасхват. После недельных поисков я все же обрел себе пристанище в одном из типичных узбекских домов, добротно сложенных из необожженного кирпича, с квадратным двориком, окруженным верандой. Моя хозяйка, симпатичная узбечка лет пятидесяти, после долгих уговоров смилостивилась надо мной, то ли пожалев молоденького лейтенантика, то ли из расчета на его медицинские
