Владимир Динец - Зима на разломе
Я как-то не замечал, что с каждым вечером число участников спора растет, пока Реувен не огорошил меня известием, что свободных нар в притоне не осталось и мне пора искать себе жилье.
В тот же день у нас с Пашей была первая получка на дворницкой работе, и Эли выплатил нам вдвое меньше, чем обещал. Я бы, конечно, не стал переживать из-за разницы в сотню баксов, но для Паши это было катострофой
— ведь в Тбилиси его ждали в буквальном смысле голодающие жена и дети.
До тех пор мы мало общались с коллегами по метле и совку, но как раз за день до злополучной зарплаты я неожиданно стал душой коллектива. Получилось это вот как.
Я написал маленький стишок под названием «Песня эйлатского дворника» и передал Ане через Пашу. Он не утерпел и показал его парню с соседнего участка, тот — еще кому-то, и на следующее утро я оказался в центре общего внимания. Теперь я чувствовал, что только на меня может рассчитывать Паша в трудную минуту. После работы я собрал ребят и призвал к всеобщей забастовке.
Оказалось, что у каждого были на Эли свои обиды, к тому же народ в основном был такой, которому терять нечего, кроме своего цирроза. И началась первая в истории Эйлата забастовка дворников. Продлилась она неожиданно долго — на час больше суток.
Позже я узнал, что в муниципалитете был страшный скандал и Эли едва не уволили.
Он выплатил нам все, что должен был, но при этом пообещал до конца месяца полностью сменить штат. А нас с Пашей он уволил на следующий день. Вечером того же дня «Песня Эйлатского дворника» появилась в русскоязычной газете, которая выходила на двух полосах гордым тиражом в сто экземпляров. Еще день — и стишок перепечатала одна из двух больших газет Эйлата, естественно, в переводе на иврит и с подробной статьей о героической забастовке обманутых олим хадашим (новых иммигрантов). Вождем восставшего пролетариата назвали меня, хотя и переврав фамилию.
До тех пор Анечка упорно продолжала не обращать на меня внимания, тем более, что после нашей встречи на КПП Лева купил ей мотоцикл. К счастью, у нее не было прав. Теперь, когда я стал городской знаменитостью и народным героем «русского»
населения, девочка стала, по крайней мере, со мной здороваться с нормальным выражением лица.
В остальном мое положение было довольно гнусным: я разом потерял дом и работу.
Пришлось поселиться в шикарном склепе на городском кладбище, о чем, к счастью, газеты не пронюхали.
Тут я повстречал на улице Володю, Бениного друга, университетского преподавателя английского. Он был так рад встретить человека, интересующегося сравнительной лингвистикой, что пригласил меня пожить у себя дома два-три дня. Больше всех, конечно, был счастлив его сын Сережа, который никак не мог забыть чудесные кратеры на Луне.
Мне было ужасно неудобно, поскольку жизнь у них была очень тяжелая. Володя работал токарем в нефтяном порту, а его жена — кассиршей на японской фирме, занимавшейся выращиванием водорослей в соленых озерах Аравы. Когда поздно ночью они приходили с работы, то казались разведчиками, проведшими день в недрах вражеского генштаба.
— Ну как, благополучно?
— Да, сегодня обошлось. А у тебя как?
— Вроде все тихо.
Еле-еле проглоченный от усталости ужин — и отбой. Чем они питались, когда меня не было и ужин готовить было некому, не знаю. Смотреть, как мучаются такие отличные ребята, было выше моих сил, но тут мне как раз удалось осуществить свою мечту. Я устроился сразу на две работы: на одной мне платили за то, что я спал, а на другой — за то, что ел. К тому времени я уже понял, что в Израиле зарплата обычно обратно пропорциональна интенсивности труда.
Рони Малка по старой памяти рекомендовал меня сторожем в туристский центр, а знакомый хиппи подсказал, что на одну из прогулочных яхт нужен палубный матрос.
Поскольку я не стал скрывать, что ходил на яхте с контрабандистами по Средиземному морю, капитан не мог не взять такого опытного моряка.
Теперь я вел странную жизнь. Дома у меня как бы не было, вещи частью хранились у Бени в Хай-Баре, частью в шкафчике в Турцентре. Ночевал я на диване, и единственной моей заботой было услышать, как часа в два ночи подъедет полицейская машина. Если бы копы застали меня спящим, настучали бы начальству.
Единственным развлечением был большой морской аквариум с коралловыми рыбками.
Наблюдая за ними ночи напролет, я обнаружил, что где-то в районе полуночи некоторые из них слегка меняют окраску, и даже написал об этом заметку в местный зоологический журнал. Мое вооружение состояло из маленькой рации с одной кнопочкой, которую я должен был нажать в случае ограбления. (Мой предшественник на этом посту как-то нечаянно нажал на кнопку — полиция приехала за 35 секунд).
Днем я дремал на пляже, купался, флиртовал с загорающими без лифчиков туристками (были и редкие экземпляры в лифчиках, но что с идиотками разговаривать?).
Питался в основном йогуртами и молочными шейками — в то время в Совке они еще не были известны (напомню, что это был 1993 год), а на жаре лучшей пищи не придумать. Правда, моему желудку потребовалось целых два дня, чтобы привыкнуть к трехлитровым упаковкам. Я даже приспособил найденный на свалке вибратор для встряхивания шейков перед употреблением.
Берег моря жил по-своему, совсем не похоже на замкнутый мир особняков и каньонов Верхнего Эйлата, хотя разделяло их пятнадцать минут быстрым шагом. Здесь жизнь кипела: гремела музыка, тусовалась молодежь, прямо над пляжем заходили на посадку аэробусы, орали с пальм попугаи, сверкали над водой летучие рыбки, на пятаке под неофициальным названием «русский пляж» горланили песни мои соотечественники, разморенные жарой и финиковой водкой. После обеда, когда жара спадала, я совершенно балдел от всего этого и уходил к самой иорданской границе.
Здесь было тихо. Ласковые волны лизали изъеденные камнеточцами плиты — остатки Эцион-Гебера, древней гавани, из которой царь Шломо (Соломон) отправил знаменитую корсарскую экспедицию в Офир, к египетским золотым рудникам в Южной Африке. Задумчивые цапли и чайки расхаживали по берегу соленого ручейка, вытекавшего из чащи тростника и тамариска. На соленых озерах маячили розовыми точками фламинго.
В самой глубине зарослей укрылась маленькая избушка — центр кольцевания птиц. С середины января Реувен переселился сюда. Несколько раз в день он собирал из паутинных сетей свою пушистую добычу, надевал ей на лапки алюминиевые колечки и выпускал. Каждый день ему попадалось что-нибудь интересное, а для меня птицы были как старые знакомые, ведь большинство из них летело на север. Впрочем, местных обитателей я успел тоже неплохо изучить: нежно-розовых синайских чечевиц, серых тимелий, черноголовых бюльбюлей, и самую маленькую птичку, словно состоящую из одного только голоса — песчаную славку.
