Антонио Арлетти - Трампеадор
По величине камней можно было определить их назначение: для охоты на скакунов, на страусов, на бледнолицых. Захватившая меня этнографическая лихорадка оставила Франческо равнодушным.
Однако и ему передалась моя страсть к скелетам доисторических времен. Он заставил меня выложить все мои познания в палеонтологии и частенько заглядывал в учебник зоологии, который я захватил с собой. Мир гигантских животных, исчезнувших миллионы лет назад, поразил воображение моего друга. Меню мегатерия интересовало его куда больше, чем мои рассказы о том, что индейцы прежде опьянялись не граппой[28], а свежей кровью кобылицы.
Но главной нашей заботой оставалась охота!
Добыча каждый день превышала наши самые оптимистические прогнозы. Порой случались вещи просто фантастические: приманка, вытащенная прямо из капкана, порванные силки, животные, уже попавшие в капканы, украденные хищниками; молодую нутрию зубья капкана схватили за резцы.
Но одна лиса попалась самым невероятным образом.
Произошло это, когда мы разбили лагерь возле зеленого парка. Лиса сидела на открытом ровном месте спокойно и неподвижно. Завидев нас, она даже глазом не повела. Невозмутимая и равнодушная, она смотрела куда-то вдаль со скучающим видом, словно пассажир, упрямо отказывающийся уступить место ребенку. Мы обошли лису кругом, чтобы получше ее разглядеть. Она сидела на капкане.
Лапы свободны, хвост тоже. Это был красавец лис; зубья капкана схватили его за тестикулы.
Короткая разведка местности — и вот уже Франческо установил мельчайшие подробности происшествия. Нет, лис не уселся по ошибке на капкан. Все случилось иначе. Рыская около капкана, лис почувствовал сильнейший зуд в одном деликатном месте. Сколько он ни чесался, зуд не проходил, и тогда лис решил потереться о землю, как это делают некоторые собаки.
Так он заполз на капкан, который и сыграл с ним злую шутку. У бедного зверя не хватило ни сил, ни мужества кастрировать себя, а единственное спасение от мук он нашел в абсолютной неподвижности. В этом необычном положении мы и обнаружили его утром.
Наконец мы снова пустились в дорогу. Теперь мы плыли вдоль правого берега, зная, что там должно быть небольшое селение.
Мы снялись с якоря рано утром, чтобы в тот же день добраться до селения. В полдень нам попалась новая лагуна с нутриями.
— Может, лучше не останавливаться, а плыть прямо к селению. Ведь до него осталось не больше десяти километров,— робко предложил я.
— Нет!— отрезал Франческо.— В трактире селения нутрий не водится.
Он взял ружье и капканы и отправился в разведку, а я занялся «домашними» делами. Поставил палатку, привел в боевую готовность кухню, развесил шкуры, чтобы они проветрились. Затем развел костер, на цыганского вида треножнике повесил над огнем кастрюлю.
Вода, соль, птица и рыба. Горсть фасоли для итальянца и горсть чечевицы для испанца. Когда вода закипела, я добавил горстку риса и щепотку муки. За едой каждый из нас отыщет в этом вареве то, что ему по вкусу. Это был наш второй завтрак, каковой мы вкушали иной раз в одиннадцать утра, а иной раз — и в три часа дня.
Обычно, пока готовился завтрак, я проверял развешанные шкуры и каноэ. В тот день я стоял у палатки в нескольких шагах от костра, как вдруг с другой стороны лагеря бесшумно появился юноша.
Вынырнув из кустов, он сразу остановился.
На незнакомце были короткие, видавшие виды брюки, старый пиджак и живописная, похожая на сахарную голову шляпа; кожа у него была смуглая.
Юноша уже собрался произнести глухим и печальным голосом жителей этих мест обычное «Buenas dias», как вдруг случилось нечто ужасное.
Сначала истерически застрочил автомат, потом совсем близко грохнули ружейные выстрелы. Не успели взвиться над костром странные облачка дыма, как я уже припал к земле, укрывшись за палаткой.
Кому и зачем понадобилось атаковать лагерь двух одиноких охотников? Из зависти? А может, это засада? Но чья? Беглых каторжников? Индейцев?
И что это подпрыгивает в золе после каждого выстрела? О боже! Ведь это... конечно же, это консервная банка, в которую я клал патроны для просушки. Так значит?!. Какой позор! И вдобавок незнакомец все видел и обо всем догадался!
В мои поварские обязанности входило и подсушивание у огня банки с патронами, слегка отсыревавшими за ночь. Надо полагать, я неплохо справлялся с этой несложной работой, так как Франческо не делал мне никаких замечаний, но в тот день я, видимо, поставил банку слишком близко от огня. Логическим следствием была внезапная пальба. К счастью, причиненный нам ущерб был невелик: с десяток взорвавшихся патронов и продырявленная кастрюля. Пуля от карабина пробила ее по самому центру и вышла у верхнего края. Кипевшая в кастрюле жидкость, дойдя до уровня входного отверстия, перестала вытекать, и я мог спокойно варить суп дальше. Вот только с этого дня нам пришлось уменьшить свой рацион. Теперь мы могли наполнять кастрюлю лишь наполовину, а не на три четверти, как прежде.
Но куда девался креол со шляпой в виде сахарной головы? Подсчитывая убытки, я слышал, как он умирает со смеху в кустах. Он сразу догадался, что произошло, и укрылся в кустах, чтобы в безопасности насладиться редкостным зрелищем.
Когда он наконец решился вылезть из своего убежища, на тропинке показался Франческо. Ему достаточно было одного взгляда, чтобы понять причину внезапной пальбы. Заметив незнакомца, он подошел к нему, протянул руку и дружелюбно сказал: — Que tal, amigo[29]? El amigo, безуспешно пытаясь справиться с душившим его смехом, не пожал протянутую ему руку, а прошел мимо. Он на ходу снял шляпу и слегка поклонился. Подойдя ко мне, он негромко хихикнул и ускорил шаги. Когда он снял шляпу, на плечи ему пушистой волной упали иссиня-черные волосы, обрамлявшие красивое лицо... молоденькой девушки.
Звали ее Трини. Тонкие черты ее лица хранили всю неуловимую привлекательность женщины Востока.
Этот тип смуглых худеньких женщин встречается здесь нечасто и, вероятно, своими истоками восходит к племенам, населявшим эти земли еще задолго до открытия Америки Колумбом. Невольно возникают столь же смелые, сколь недоказуемые мысли об особом влиянии раннего четвертичного периода на острова Тихого океана и о наличии единой этнической колыбели всего человечества.
Впрочем, не ведая о всех этих сложных научных догадках и построениях, Трини спокойно надевала на свое юное стройное тело изрядно поношенный мужской костюм. Словно цветы кактуса, вобравшие в себя таинственные соки пустыни, она расцвела однажды во всей своей целомудренной красоте.
