Георгий Чиж - К неведомым берегам
Двинулись потихоньку, провожаемые сочувствующими взглядами бурят.
Зной понемногу уже спадал, когда въехали в город. Ожили загнанные в тень с полдня обитатели особняка Шелихова.
Наталья Алексеевна, в одном легком капоте, скрылась у себя в спальне, Катя с десятимесячной Лизочкой и бегающим уже самостоятельно Васюткой устроилась в садике при доме, в открытой беседке, среди густо разросшихся высоких кустов желтой акации, бузины, рябины, лиственницы и молодых длинно-иглистых кедров. Васютка, сидя на целой горе мягкого чистого песка, заботливо пек пироги «к приезду папы». Сонная Катя помахивала веткой рябины, охраняя безмятежный сон Лизочки в самодельном, на тяжелых сплошных колесах детском возке. Приехавший накануне из Охотска дядя Василий — брат отца отдыхал в кабинете хозяина с холодным полотенцем на голове после вчерашней встречи с друзьями. Он опускал время от времени полотенце в медный тазик со льдом и вздыхал.
Ветка рябины в руках очнувшейся, насторожившейся Кати неожиданно замерла… Катя прислушалась. Нет, не показалось: тяжелые скрипучие половинки ворот перестали скрипеть. Кто-то медленно въезжал во двор. Кто же, кроме отца?
Катя сорвалась с места. Она уже не слышала, как упал вслед за нею опрокинутый столик, как всхлипнула, а потом запищала разбуженная Лизочка, как вопил благим матом брошенный и испуганный резким движением Кати несмышленый Васютка.
— Отец, отец! — кричала на бегу Катя. И вдруг остановилась. Во двор медленно вползала незнакомая ей телега с конюхом Григория Ивановича на козлах, но без него самого.
Широко раскрыв глаза и не подходя к чему-то неподвижному и страшному, лежавшему на телеге, она с ужасом увидала, как с воплем кинулась вперед мать, как рывками стала скидывать с телеги полушубок, плащ и, освободивши голову отца, обнимала ее и, рыдая, повторяла: «Гриша, Гриша… посмотри на меня!» Из дома сбегались люди.
Обвисшее тело потащили в комнаты. Мать поддерживала багровую до синевы голову Григория Ивановича.
Пришла в себя Катя уже в спальне, облегченно вздохнула: жив! Чуть-чуть, но все же шевелились малиновые губы отца, трепетали ноздри, со свистом и неровно подымалась и опускалась грудь.
Больной, однако, не приходил в себя — горел в сильнейшем жару. «Рано обрадовалась, — подумала Катя. — Что-то будет?» Становилось страшно.
Губернский доктор был в командировке, городской лекарь — в отъезде. Дядя Василий предложил позвать подлекаря Бритюкова. «Этого доносчика, причинившего столько горя всем Шелиховым?!»
— Никогда! — отмахнулась от него плачущая Наталья Алексеевна. Она вспомнила, как Бритюков валялся в ногах и вымаливал прощение у Григория Ивановича… — Нет, ни за что!
— Попросит прощения небось успешнее еще раз, когда брата выходит… Тогда, быть может, и без просьбы обойдется, — насмешливо возражал Василий.
— Нет, оставь, — повторяла Наталья Алексеевна. — Видеть его не могу.
Проходил томительный день, другой — положение больного все то же. Василий решил сделать по-своему и, не спрашиваясь, пошел к Бритюковым.
— Здравствуй, Василий Иванович, — холодно ответил подлекарь на приветствие, стараясь держать себя с подчеркнутым достоинством. Он хорошо осведомлен о том, что случилось в доме врага, и, решив набивать себе цену, спросил: — Давно приехал, Григорий Иванович?
— Третьего дни, — отвечал Василий. — Да вот какая оказия вышла…
— Захворал, что ли, кто у вас?
— Да он, брат Григорий… Не знаем что — второй день без памяти.
— Оправится, — небрежно процедил Бритюков, — Оправится, крепок.
— Подь ужо, Бритюков, сам посмотри. Помоги, ежели понадобится.
Подлекарь ответил не сразу и как бы в раздумье:
— Много горя хлебнул я из-за него… Чуть не сгноил в кутузке… Разорил… Посмотри, как живу. Подымусь ли когда?
— Не на него пеняй, на Биллингса. Зачем ему поддался, — сказал Василий. Но Бритюков, не слушая его, продолжал жаловаться:
— Просил простить — выгнал… А теперь, слышь, нужен стал: помоги…
Он исподлобья взглянул на Василия.
— Выздоровеет, уже отыграешься тогда, поди… и делишки поправишь, обнадеживающе сказал Василий и замолчал.
— А сама как? — спросил Бритюков.
— Без нее не звал бы… Пойдем-ка! — Василий решительно направился к выходу. За ним, как был, без шапки, поплелся и Бритюков.
На его поклон и «здравствуйте» Наталья Алексеевна молча чуть кивнула головой и, не глядя, ушла.
«Однако язва баба, — подумал про себя подлекарь. — А, черт с тобой!» махнул он рукой и прошел в комнаты за Василием.
У постели Григория Ивановича сидела четвертая его дочь, Шура, и заботливо обмахивала полотенцем лицо больного.
— Штору поднять, — резко потребовал Бритюков, подходя к постели.
Внимательно и долго он всматривался в ненавистное ему лицо больного, потом приложил руку к горячему лбу Шелихова, поднял пальцем плотно сомкнутые веки, откинул одеяло, затем загнул к подбородку сорочку и стал выслушивать клокотавшую грудь. Потом попросил Василия приподнять больного, усадить его и стал выслушивать, постукивая по спине костяшкой согнутого указательного пальца. Наступило долгое томительное молчание. Слышалось только тиканье маятника подвешенных где-то недалеко часов.
— Картина ясная, — изрек, наконец, Бритюков. — Особое воспаление легких, полагаю, крупозное воспаление, наиболее опасное.
И стал приказывать непререкаемым тоном врача:
— Закутать всю грудь и спину отжатой, влажной простыней, в несколько раз сложенной. На нее положить аккуратно большой лист плотной бумаги, непременно (он подчеркнул это слово несколько раз) сплошным листом, а на него — теплое шерстяное одеяло… И во все это закутать больного… — он приостановился и раздельно произнес: — гер-ме-ти-че-ски! Можно даже для плотности спеленать свивальником, чтобы без продухов… Менять два раза в день при закрытых окнах… Пить — сколько угодно… особенно хорошо сладкую воду с отжатой, без шкурки, клюквой или с лимонной кислотой. На голову холодное полотенце. Можно со льдом… Будем ждать… Пока положение тяжелое… почти безнадежное, — добавил он и направился к выходу.
Томительный длинный день прошел — никто от «них» не приходил. Бритюков заждался: неужто больше не позовут? А как хотелось бы взглянуть еще хоть раз на это ненавистное, даже в болезни красивое, мужественное, волевое лицо!.. При мысли, что Шелихов умирает, что он непременно умрет, Бритюкову становилось как-то легче.
Между тем все в городе всполошились, когда стало известно о тяжкой болезни Шелихова. Сам Мыльников побывал у Бритюкова, неловко уверяя, что зашел мимоходом. И Голиков, должно быть, тоже заглянул «мимоходом».
