Джером Джером - Трое за границей
От изумления автор лишился дара речи.
— Я знаю нашего учителя, — сказал редактор. — Эта книга ему понравится. Она как раз впишется в его метод. Ничего глупее и бесполезнее для своего дела он не найдет. Он будет облизываться над ней как щенок над ваксой.
Автор, решив принести искусство в жертву наживе, согласился. Они поменяли название, добавили словарь — и больше ничего не трогали.
Результат известен каждому школьнику. «Ан» стал библией английского филологического образования. Если он уже не пользуется таким же повсеместным спросом, только потому что были созданы методические пособия, еще менее приспособленные для своего дела.
Если же, несмотря ни на что, британский ученик все-таки приобретет, пусть посредством какого-нибудь «Ана», какое-нибудь представление о французском языке, британская система образования приготовит ему дальнейшие препоны, предоставив ему в поддержку нечто, что в проспектах учебного заведения обозначается «носителем языка». Этот французский «носитель языка» (который обычно, к слову, бельгиец), без сомнения, человек достойный, и в состоянии, это на самом деле так, понимать свой родной язык и говорить на нем более-менее бегло. На этом его квалификация заканчивается. Носитель языка неизменно оказывается человеком, поразительно неспособным кого-либо чему-либо научить. Надо полагать, носителя языка подбирают не столько для обучения молодежи, сколько для ее развлечения.
Носитель языка — постоянный комический персонаж. Ни одна английская школа никогда не примет на работу француза с чувством собственного достоинства. Если у носителя языка окажется несколько безобидных странностей, над которыми можно поиздеваться, тем в большем почете он будет у работодателя. В классе он естественным образом воспринимается как ходячий анекдот. Те два-три-четыре часа в неделю, которые преднамеренно расходуются на этот античный фарс, с нетерпением предвкушаются мальчиками как радостная интерлюдия к невыразительному, во всем прочем, существованию. Затем, когда гордый родитель берет с собой сына и наследника в Дьепп (просто чтобы узнать что парень не в состоянии даже позвать извозчика), он поносит не систему образования, а ее непорочную жертву.
Свои замечания я ограничиваю французским, потому что это единственный язык, которому мы пытаемся учить детей в школе. (На английского мальчика, который умеет говорить по-немецки, посмотрят как на врага Отечества.) Почему мы тратим время, обучая таким образом хотя бы даже французскому, понять я никогда в состоянии не был. Полное незнание языка заслуживает уважения; но это вот якобы знание французского, которым мы так гордимся (оставим в покое журналистов из юмористических журналов и романисток, для которых оно кусок хлеба), только выставляет нас на посмешище.
В немецкой школе методика немного иная. Каждый день один час посвящается одному языку. Принцип не в том, чтобы за каждым уроком дать парню время забыть выученное в прошлый раз — принцип в том, чтобы он успевал. Развлекать чудаком-иностранцем его не будут. Нужный язык преподается учителем-немцем, который знает его вдоль и поперек, так же как собственный. Возможно, подобная система не дает немецкому ученику такого совершенства в произношении, по которому туриста из Англии сразу узнáют где бы то ни было; у нее есть другие преимущества. Мальчик не называет учителя «лягушатником» или «немцем-перцем-колбасой» и не готовится к уроку английского или французского как к соревнованию доморощенных остроумцев. Он просто сидит и старается, себе на благо, овладеть иностранным, не напрягая (насколько это возможно) близких и окружающих. Окончив школу, он в состоянии говорить не только о перочинных ножах, тетушках и садовниках, но также о европейской политике, об истории, о Шекспире, о стеклянной арфе — смотря о чем завяжется разговор.
Рассматривая немцев с точки зрения англосакса, в этой книге, может быть, я и найду лишний случай к ним прицепиться. Но с другой стороны, нам есть и есть чему у них поучиться. Что же касается здравого смысла, применительно к образованию, они дадут нам сто очков вперед и положат на лопатки одной левой.
С юга и запада Ганновер окружен великолепным лесом, который называется Айленриде. Здесь развернулась трагедия, в которой Гаррис сыграл ведущую роль.
В понедельник после обеда мы катались по этому лесу, в компании многих велосипедистов — в солнечный день для ганноверцев это излюбленное место отдыха, и тенистые тропы здесь заполняются счастливым беззаботным народом. Среди прочих была красивая молодая девушка на новеньком велосипеде. В велосипедном спорте она явно была новичком. Как подсказывала интуиция, должен был наступить момент, когда ей потребуется помощь, и Гаррис, со свойственным ему благородством, предложил нам держаться к ней ближе.
У Гарриса, как он иногда объясняет нам с Джорджем, есть дочери (или, говоря вернее, дочь), которая с годами, без сомнения, перестанет ходить «колесом» на газоне у дома, и превратится в достойную прекрасную леди. Этот факт естественным образом сообщает Гаррису интерес к прекрасным молодым девушкам в возрасте до тридцати пяти лет (или около того; они, как он утверждает, напоминают ему о доме).
Мы проехали пару миль и увидели перекресток, где сходилось пять дорожек. На перекрестке стоял рабочий со шлангом и поливал дорожки водой. Кишка, которую на каждом стыке поддерживала пара колесиков, вилась за ним огромным червем. Поливальщик двумя руками крепко держал червяка за шею — направляя то в одну сторону, то в другую, то задирая, то опуская — а из пасти червя в объеме одного галлона в секунду била могучая струя воды.
— Насколько лучше технология, чем у нас, — заметил Гаррис с воодушевлением. (Гаррис склонен к неизменной и суровой пристрастности в отношении всего британского.) — Насколько проще, быстрее и экономичнее! Смотрите, ведь так один человек за пять минут обработает такую площадь, на что у нас, с нашими колымагами, уйдет полчаса.
Джордж, сидя на тандеме за мной, сказал:
— Ну да, а еще он, если чуть зазевается, так обработает целую толпу, что никто не успеет просто сообразить, что вымок до нитки.
Джордж, в отличие от Гарриса, британец до мозга костей. (Помню, Гаррис как-то раз привел Джорджа в глубокое патриотическое возмущение, предложив ввести в Англии гильотину. «Это гораздо аккуратнее», — заметил Гаррис. «Да и хрен с ним», — ответил Джордж. — «Я англичанин, меня вполне устроит и виселица».)
— У нашей тележки могут быть свои недостатки, — продолжил Джордж, — Но ты рискуешь только вымочить ноги, и от нее можно еще увернуться. А с такой вот машиной он достанет тебя и за углом, и на чердаке.
