Кирилл Станюкович - Тропою архаров
Дорога вела все вниз по склону. После смешанных яблонево-кленовых мы вступили под высокие своды ореховых лесов. Могучие грецкие орехи распростерли над нами свои густые кроны. Грецкий орех – дерево очень мощное и красивое, по общему характеру более всего напоминающее дуб. Его широкие листья дают густую тень, на его огромных ветвях сейчас в изобилии висели созревшие плоды.
Ореховые леса здесь, под перевалом Яссы, носили парковый характер. Отдельные деревья и рощицы чередовались с широкими полянами, поросшими густой растительностью: многочисленные зонтичные, высокие девясилы, подмаренники и красивые мальвы с цветками величиной с тюбетейку. Мы то ныряли под тень ореховых лесов, то опять выходили на открытые пространства.
Отличительная особенность этих лесов – огромное обилие полезных растений. И орех, и яблоня, и алыча, и смородина, и шиповник, и боярышник, и рябина – все дают плоды, которые можно есть. Орехи собирают и заготовляют, яблоки сушат и варят из них повидло, из смородины и шиповника получают витамины.
В одной из боковых щелей на склоне мы неожиданно увидели правильные ряды маленьких домиков-ульев и крытую соломой хату с наличниками, украшенными самыми залихватскими тамбовскими рисунками.
У хаты стоял человек в белой рубахе, размахивал руками и, очевидно, что-то громко кричал. Но что он кричал – разобрать было немыслимо, так как шум реки, каскадами бившейся рядом с тропой, заглушал его голос.
Увидав, что наш караван, не сворачивая, прошел мимо тропки, ведущей к пасеке, человек сорвался с места и опрометью кинулся прямо вниз по склону наперерез нам. На тропе он остановился, широко раскинув руки и загораживая нам путь.
Человек в белой рубахе оказался стариком великолепного роста и богатырского, телосложения, с очень сердитым лицом и такими умопомрачительными усами, которым мог бы позавидовать сам Тарас Бульба.
Эти полуседые усы широкой волной покрывали его верхнюю губу, продолжались по щекам и оканчивались возле ушей торчащими в стороны кистями.
Увидев, что старик схватил за узду лошадь Даниила Николаевича, и услышав его сердитый крик, я мигом спрыгнул с лошади и кинулся вперед, на помощь начальнику. Но в это время к старику приближалось подкрепление в виде маленькой, но крайне бойкой старушки в чистеньком белом платочке. Прыгая, как коза, она спускалась вниз по склону.
– Да это что же такое, товарищи! – кричал старик, не выпуская узду лошади,- да как же это можно! Это почему мимо? Я сижу, я жду, у меня же квас наварен, а они мимо ворот. Нехорошо; как нехорошо, товарищ начальник! А еще, видать, почтенный научный человек!
– Ах, как нехорошо! Ах, какой срам! – вторила, запыхавшись, старушка, качая головой и разводя руками,-Ах, какая обида Сергею Сергеевичу!
– Да, позвольте, позвольте, тут какое-то недоразумение,- слезая с лошади, говорил Даниил Николаевич,- вы, наверное, кого-нибудь другого ждете. Тут просто путаница, вы, дорогой товарищ, впали в заблуждение. Давайте объяснимся.
– То есть как другого! Кто проехал, того и ждем,- опять озлобляясь, закричал старик,- ты, может, думаешь, что здесь каждый день экспедиция? Дай-то бог раз, а то два в год экспедиторов дождешься, поговоришь с людьми. А вы мимо точно не знаете, что здесь при дороге моя пасека, что здесь Сергей Сергеевич живет.
– Да почем мы могли знать, что .здесь такой грозный Сергей Сергеевич живет? – вмешался я.
– А не знали – спросить надо, молодец; да ты не суйся и помолчи тут люди постарше, без тебя разберутся! – закричал он на меня и, обращаясь к Даниилу Николаевичу, уже чуть мягче, но с прежней обидой продолжал: – Так что прошу заворачивать, не обижать людей, которые в глуши, в горах живут. Ко мне все заезжают, прошу не побрезговать, хоть вы и ученые люди. Вот сюда, назад на тропочку, на тропочку и до хаты. И ты, малый, заворачивай да помалкивай (это уж сказано мне), и ты, аксакал (это Урусбаю), и вы все, ребята.
Мы покорно завернули и, предводительствуемые старушкой, двинулись по тропинке к пасеке, в то время как Сергеи Сергеевич, пропустив всех вперед, пошел следом, замыкая шествие, точно еще боялся, чтобы кто-нибудь не сбежал.
Войдя во двор и с великой энергией помогая развьючивать наших коней и ишаков, он еще некоторое время кипятился и ругал Урусбая, которого, оказывается, знал, за то, что тот мог забыть, где надо останавливаться, и чуть не проехал мимо его пасеки.
Из дальнейших переговоров выяснилось, что сей мощный старик уже много лет командовал пасекой, принадлежащей соседнему колхозу. Жил он здесь со своей старухой и, отличаясь немыслимым гостеприимством, крайне обижался, если кто-нибудь из путников, достаточно редких на этой дороге, не заезжал к нему. Оказывается, он уже был предуведомлен кем-то проезжавшим из Нарына о том, что по этой дороге пройдет экспедиция с «главным профессором по зверям». С ним старик решил посоветоваться об оборонительных средствах против медведей, сильно докучавших этой затерянной в горах пасеке.
Несмотря на свою крайнюю запальчивость, наши хозяева при дальнейшем знакомстве оказались на редкость милыми, но очень чудаковатыми людьми. Гостеприимство их было тиранического и, я бы сказал, несколько скандального характера. Сохранить хорошие отношения со стариком можно было только при беспрекословном повиновении и безусловном послушании. Стоило сказать хозяйке за трапезой, что она много накладывает на тарелку, как старик вмешивался с криком: «Не болтай! Не болтай пустое! Клади, клади, хозяйка!». Непослушание грозило такой обидой и ссорой, что мы вынуждены были покоряться. Мы и сердились и смеялись, но сопротивляться не могли.
Разговоры со стариком сводились также к его монологам. Даже с Даниилом Николаевичем разговор произошел в том же духе.
Сергей Сергеевич подошел к Даниилу Николаевичу очень вежливо. «Вот, хотел я у вас узнать, товарищ профессор…» – начал он о медведях, с которыми очень враждовал. Но как только Даниил Николаевич стал ему рассказывать о повадках медведей и средствах борьбы против их нападений на пасеку, старик махнул рукой: «Э, брат, хоть ты и профессор, да больно молод и вовсе не дело говоришь»,- и стал излагать свою точку зрения, уже не давая Даниилу Николаевичу и рта раскрыть.
Пчеловодство Сергей Сергеевич знал в совершенстве, уход за пчелами у него был налажен великолепно, меду он снимал столько, сколько не давала ни одна пасека в округе, но объяснения тех или иных поступков пчел были у него совершенно своеобразные. В частности, он уверял, что если «с пчелами сказать невежливо» или, упаси бог, «их черным словом обидеть», то обиженные пчелы «взяток не дадут» и т. д.
