Юрий Аракчеев - Луна над пустыней
Насекомых и наукообразных здесь, судя но книгам, тьма. Самые крупные членистоногие охотники достигают в длину сантиметров двенадцати, если с ногами. Это фаланги. Хватает и пресмыкающихся — змей, ящериц, агам, черепах. Есть птицы — степной жаворонок, полевой жаворонок, в оврагах гнездятся сизоворонки, щурки, сизый голубь, пустельга, залетают на охоту стервятники, черные грифы, пустынный ворон.
Из млекопитающих, по словам Георгия Федоровича, встречаются лисица караганка, желтый суслик, слепушенка, даже барсук и дикобраз. А с растительностью не густо. Просто поразительно. Чем же все-таки питаются жертвы хищников — вегетарианцы?
Да что адыры. Адыры — рай. В самых жарких и сухих местах земного шара Долине Смерти (США), и пустынях Ливии и Аравии, в Сахаре, — там, где, кажется, все живое давно уничтожено палящими солнечными лучами, существует, оказывается, довольно разнообразная жизнь. После большого дождя, который бывает раз в десятилетие, мертвые пески оживают. Они покрываются множеством цветущих растений. Значит, семена сохранили всхожесть, несмотря на смертельно высокую температуру песка.
Вообще приспособляемость растений поразительна! Существуют сине-зеленые водоросли, выдерживающие нагревание до 85 градусов Цельсия — почти кипяток, а семена некоторых растений способны сохранять всхожесть после охлаждения до минус 270 градусов — настоящий космический холод, без трех градусов абсолютный нуль. В воде гейзеров Камчатки, имеющей температуру плюс 80 градусов, прекрасно себя чувствуют личинки комаров. На снегу в тундре весной можно встретить ледничников — крошечных насекомых из отряда скорпионниц. Один паук был пойман в Гималаях на высоте 7300 метров над уровнем моря, среди мертвых заснеженных скал, где нет никаких растений. Даже в глубоких пещерах, куда никогда не проникает свет, обитают представители нескольких типов и классов животных — саламандры, раки, рыбы, жуки-слепыши, так называемые «ненастоящие» кузнечики, губоногие, сенокосцы, клещи, пауки. Вся жизнь — в полном мраке, и все-таки, несмотря ни на что — в полном смысле слова «не смотря ни на что»: глаз-то нет, — жизнь! Известно, что без энергии Солнца ничто живое на Земле существовать не может.
Каким же образом получают энергию Солнца жители абсолютно темных пещер? А очень просто. Солнечная энергия приходит к ним в форме помета летучих мышей и птиц гуахаро, а также частиц растений, приносимых сточными водами…
А полярные животные? Ведь это только представить себе жизнь императорских пингвинов на Земле Адели в Антарктиде, где ветер достигает 70 метров в секунду при температуре от 10 до 30 градусов ниже пуля! По заключению специалистов, мороз в 30 градусов при таком ветре равносилен морозу в 180 градусов при штиле! Подсчитано, что за год через каждый квадратный метр поверхности ветер перевевает до 20000 тонн снега… И все же колонии императорских пингвинов процветают, а как раз в самое суровое время года странные птицы принимаются насиживать яйца. Я как-то разговаривал с человеком, прожившим год в Антарктиде. Он удивлялся тому, что колонии пингвинов зимой собираются в местах не только никак не защищенных от ветра (впрочем, спрятаться от ветра там почти невозможно), но еще и удаленных от места питания, берега океана. Чтобы поесть, пингвин совершает вояж в несколько десятков, а то и сотен километров. Наедается сам и приносит в зобу рыбу детенышам. Почему колония не перемещается к берегу, остается загадкой.
Но больше всего поражает другое. Известно, что все во Вселенной стремится к дезорганизации, нивелированию — так называемое свойство энтропии. Горы медленно разрушаются и сравниваются с землей, русла рек размываются, камни стареют и крошатся, Солнце остывает. И тут же, в противовес и вопреки бесконечному разрушению, — жизнь. Сверхорганизация. Постоянное совершенствование. Непрерывное усложнение. Одна живая клетка уже чего стоит, а организмы? А человек? А человечество со все растущим техническим прогрессом? Откуда это все? Что движет сверхорганизацией жизни, почему эволюция направленна, отчего организмы не упрощаются, а, наоборот, усложняются, чем все это вызвано, для чего?..
Дарбаза. Несчастных 60 или 70 километров от Ташкента мы протащились за два часа.
— Почему ты так медленно ехал, Розамат?
— Тише едешь — дальше будешь! Фургон отвалится, нельзя. Ладна, если хотите, быстрей ехать буду.
И вот… О, этот торжественный миг! Шоссе тянется дальше, а наша машина, наш родной голубой фургон, медленно сворачивает налево и, переваливаясь с боку на бок, ползет по разъезженной, высушенной солнцем дороге. Кузов немедленно наполняется типично среднеазиатской пылью — мелкой, горьковатой на вкус. Иногда что-то хрустит на зубах.
С цивилизацией покончено, впереди — так называемые Приташкентские чули (сухие степи и пустыни, глинистые и песчаные), и где-то там среди них затерялась первая по длине и вторая по полноводности река Средней Азии — Сырдарья. «Дарья» — «река», «сыра» — «тайна». Таинственная река.
Розамат выполнил свое обещание. Машина вдруг дернулась, взвыла, а в нашем фургоне началось такое… Если на первых метрах пустынной дороги вещи, аккуратно и рационально уложенные, всего-навсего угрожающе елозили и шуршали, то теперь… Запрыгал и принялся стрелять фонтанами бидон с водой, поползли вниз части палатки, выскочил откуда-то топор и принялся скакать по всем остальным вещам, и уж совсем шальную возню затеяли чурбачки, досочки, коряжки, которые мы аккуратно сложили в заднем конце кузова, чтобы было чем растапливать костер в тугаях. У каждого из нас всего две руки, а надо удержаться самому, сидя на ящике, который ходит ходуном, да еще придержать какую-нибудь особенно прыткую из вещей, да еще уберечь ноги, чтобы на них не свалилось что-нибудь слишком увесистое. Сабир ругается сразу на двух языках, сдержанный Хайрулла, который до сих пор молчал и только приветливо улыбался, и тот произнес несколько междометий. Ну, в общем, настоящая дорога началась.
Это пока еще не пустыня, скорее — полупустыня или очень сухая степь, но резкую границу провести невозможно. Пыль, жара, бесконечность горизонта, свободно разгуливает ветер, колыша кустики полыни, мятлика, пустынной осоки…
Мы останавливаемся на обед в ослепительном бескрайнем пространстве, у небольшого холма. Выпрыгиваем из фургона. Стих мотор, оседает пыль. Сильный сухой и горячий ветер, резко пахнущий полынью, душистой ромашкой, зизифорой. Зизифора — трава с мелкими листиками и необычайно приятным мятным запахом, сохраняющимся надолго… Внезапно вокруг машины начинают мелькать какие-то темные хлопья. Бабочки-сатиры! Крупные, черные, они слетелись во множестве, садятся на капот, на баллоны, ныряют под колеса — в тень. Что им нужно? Вода? Или возможность хоть немного побыть в тени? Температура на солнце наверняка выше пятидесяти градусов, разогретые бабочки мелькают с быстротой пули — трудно и уследить, — чувства их обострены, близко подойти и сфотографировать невозможно. Мы с Георгием Федоровичем поднимаемся на холм. От сухости ветра начинают слипаться ноздри, перехватывает дыхание, глаза режет от света.
