Петр Семенов-Тян-Шанский - Путешествие в Тянь-Шань
Что же, в конце концов, разумеет русский человек под названием степи? По-видимому, обширные равнины, богатые травянистой растительностью и не тронутые еще культурой. При этом понятию степи не противоречит ни присутствие на ней твердокаменных горных групп и кряжей (как это замечается в Киргизской степи), ни произрастание на ней перелесков, состоящих из лиственных лесных пород, как это замечается в Ишимской и Барабинской степях. Орошение есть необходимое условие существования степи: безводная степь перестает быть степью и делается пустыней. Но характер орошения степи может быть весьма различен. Степь может быть орошена реками, текущими или по совершенно ровной ее поверхности, или в более или менее глубоких ложбинах. Наконец, степь может совсем не иметь текущих вод, а быть покрыта пресноводными или солеными озерами. Но еще более необходимо, чтобы степь была покрыта зимой сплошным снежным покровом, составляющим непременный атрибут степи, так как таяние этого покрова восстанавливает тот растительный покров, который служит главной характеристикой степи.
Возвращаюсь к своему путешествию 1855 года.
Город Аягуз (впоследствии Сергиополь) был расположен на правом берегу реки того же имени, которая имела здесь всего только 10 метров ширины, но я обрадовался и этой ничтожной речке, так как это была первая встреченная мной проточная вода на протяжении двухсот семидесяти верст от Иртыша, и притом она принадлежала уже к бассейну озера Балхаш.
Город этот первоначально был построен верстах в тридцати выше на речке Аягуз при пересечении ее караванной дорогой, но вскоре после основания там города караванная дорога отошла от него в сторону и стала пересекать речку в тридцати верстах ниже. Тогда город перенесли на это, то есть на нынешнее, его место, но караванная дорога снова перешла на свое старое место. Однако город не захотел качаться далее, как маятник, из стороны в сторону и остался на своем втором месте. Во время моего посещения он был таким жалким и ничтожным, каким мне не приходилось видеть ни одного русского города. Построен он был на одном, более низком берегу ничтожной речки, везде проходимой вброд, и состоял из глиняного укрепления с бастионами и куртинами, которое уже разваливалось и внутри которого помещались кое-какие казенные здания (казармы, больница и недостроенная еще кирпичная церковь). Собственно, город состоял из одной широкой улицы с такими низенькими саманными глинобитными домиками, что приходилось нагибаться, чтобы разговаривать со стоявшими у окон этих домиков жителями. Лавок в городе совсем не было: единственная, просуществовавшая короткое время, закрылась, потому что, как уверял разорившийся лавочник, никто не хотел платить денег за товары, а все требовали их отпуска даром!.. На другой стороне реки возвышались каменистые холмы, на которых по вечерам выли волки и даже видны были их сверкавшие в темноте глаза. Я остановился в городе в маленьком, но чистом и хорошо выбеленном домике зажиточного казака и пробыл весь следующий день, проночевав здесь две ночи. Такая дневка оказалась необходимой главным образом для разбора и укладки моих богатых геологических и ботанических сборов. День был жаркий: в 7 часов утра в тени было 15°, в два часа пополудни 21,5°, а в 9 часов вечера еще 19°.
Главная моя экскурсия 8 августа была направлена вверх по одной из составных ветвей речки Аягуз, где в шести верстах выше города находились ломки известняка, а в трех верстах – кирпичный завод, на котором выделывался кирпич для постройки церкви и дома коменданта города (этим комендантом был казачий есаул). Растительность посещенных мною холмов была очень бедна, но в минеральных богатствах в окрестностях Аягуза, по-видимому, не было недостатка: мне доставили образцы прекрасного графита, найденные верстах в сорока от города в вершинах речки, впадающей в Аягуз, и образцы каменного угля, залегающего верстах в семидесяти от него в ту же сторону.
9 августа, рано поутру, после второй ночи, проведенной в Аягузе, я тронулся в путь по направлению к городу Копал. Первые четыре перегона (более 100 верст) шли вдоль течения речки Аягуз, через которую мы не раз переезжали вброд. Течение это сопровождалось довольно ровной степью; гор не было видно. Вдоль реки росли деревья, преимущественно серебристые и разнолистные тополи (Populus alba и P. euphratica). На четвертой от Аягуза станции, Мало-Аягузской, мы расстались с рекой Аягуз и через два перегона (около 60 верст), совершенные уже ночью, достигли на рассвете 10 августа интересовавшей меня станции Арганатинского пикета.
Пикет этот был расположен в ущелье маленькой горной группы, состоявшей из скал черного кремнистого сланца, круто приподнятых порфиром. По ущелью мимо пикета протекал ключ чистой воды. Дорога поднималась по этому ущелью. Я остановился на пикете для того, чтобы пересесть на верховую лошадь и предпринять в сопровождении двух казаков экскурсию к камышам, окаймляющим озеро Балхаш, видное из пикета в хорошую погоду. К сожалению, когда мы выехали из пикета и сделали несколько верст по направлению к Балхашу, тучи собрались со всех сторон и пошел сильный дождь, промочивший нас, что называется, до костей. Экскурсия не удалась, пришлось вернуться на пикет. Я, пересев в тарантас, решил продолжать свой путь к Копалу. Через два перегона (65 верст) я достиг Лепсинского пикета и выехал на реку Лепса. Это была первая значительная река Семиречья. При выезде на Лепсу дождь уже прекратился и я мог сделать хороший сбор интересных растений семиреченской флоры. Река имела метров 40 ширины и быстрое течение; через нее мы переправились на пароме. За переправой находился Лепсинский пикет. За Лепсой расстилалась обширная песчаная степь, а вдоль берегов ее росли деревья: талы (Salix viminalis) и тополи (Populus laurifolia).
Местность эта была оживлена богатой орнитологической фауной. Здесь мы увидели впервые степных куриц: так казаки называли характернейшую среднеазиатскую птицу, свойственную, между прочим, и природе Семиречья; в систематике ее называют Syrrhaptes paradoxus, а у нас – саджей или копыткой. Сверх того, мы видели много дроф и стреляли с успехом куропаток (Perdix daurica) и степных рябков (Plerocles arenarius).
В этот день (10 августа) я переехал и вторую значительную реку Семиречья, Баскан, при Басканском пикете, и достиг третьей реки Аксу, у Аксуйского пикета, после двух перегонов от Лепсы (65 верст), где и ночевал. Что придавало неимоверную прелесть той части Семиречья, которую мы проехали в этот день, так это то, что в стороне истоков реки Лепсы, на юго-востоке, перед нами раскинулся во всем своем величии исполинский снежный хребет – Семиреченский Алатау[7], который с низменной Прибалхашской степи поднимается далеко за пределы вечного снега еще более резко, чем Альпы со стороны Ломбардской равнины.
