Владимир Санин - Точка возврата
– Предлагай, – сказал Белухин.
– Ты, Игорек, можешь активно, – сказал Солдатов. – Танцуй, разучивай песни. Хочешь, научу? – И заверещал: «Арлекино, Арлекино…»
Чистяков поморщился.
– У тебя, Слава, молчание лучше получается.
– Точно, как мой директор парка, – удивился Солдатов. – Он меня и в эту чертову командировку втравил, чтоб я на собраниях не возникал, не мутил воду. Тузиков его фамилия, случаем, не родственники?
– Пассивно мы ждать не будем, – сказал Анисимов. – Ого, на завтрак какао?
– Шоколад – харч особый, – Анна Григорьевна раскрошила на тряпочке полплитки шоколада и ссыпала в кипяток. – Просто так, в натуре его есть не следует, от горячего какао больше сытости будет.
– Обжираловка! – фыркнул Солдатов.
– Завтрак королей, – поведал Зозуля. – Алексей Толстой в «Петре Первом» писал, что Карлу XII утром подавали в постель горячий шоколад.
– С жиру бесился, – буркнул Кислов.
– Карл XII был очень худой, – вступился за короля Зозуля.
– Похудел, когда от Полтавы драпал, – добродушно заметил Белухин, помешивая в кастрюле большой деревянной ложкой. – Аж штаны сваливались.
– Мы с Зоей читали книгу известного врача Брэгга, – сообщил Гриша. – Оказывается, голодать бывает очень полезно для здоровья.
– Кому? – окрысился Кислов. – Сам небось жрал в три горла, а других сажал на диету.
– Брэгг лично голодал по две-три недели, – примирительно сказал Гриша,
– и очень хорошо себя чувствовал.
– А его жена? – насмешливо спросил Кислов.
– Что жена? – не понял Гриша.
– Ей-то какой прок…
– Эй, Захар! – прикрикнула Анна Григорьевна, звеня кружками. – Язык попридержи.
Каждому досталось по полторы кружки напитка, и одну, почти полную Анна Григорьевна оставила про запас.
– Тебе на полдник, сынок, – сказала она Грише. – Они матерые, поговеют, а ты растешь.
– Ни за что! – гордо заявил Гриша. – Все излишки положено разделить между женщинами.
– Женщины – они живучие, как кошки, – улыбнулась Анна Григорьевна. – Ладно, половину тебе, половину Борису, справедливо?
– Зоя, подтверди, что я не возьму ни капли!
– Не возьмет, – подтвердила Невская. – Мне кажется, справедливее все отдать больному.
– Ни в коем случае, – возмутился Седых. – Я не двигаюсь, энергии не трачу.
– Нашли о чем спорить, – Кислов махнул рукой. – Эта горячая водичка такое же какао, как Солдатов – Алла Пугачева. Другой вопрос – полплитки осталось, вот и раздай, мамаша, каждому по дольке. Кто за?
– Перебьешься, милок, – Анна Григорьевна спрятала шоколад в сундук. – Тебе собственного жиру на месяц хватит.
– Тепло и мухи не кусают, – Белухин расстегнул полушубок. – На совет, мужики! Илья, командуй, кому слово.
Шельмец вдруг зарычал и подался к двери.
– Вот и первый оратор! – обрадовался Солдатов. – Докладывай, Шельмец.
– Как бы не так… – Белухин прислушался. – Дверь за собой хорошо прикрыл, Михаил Иваныч?
– На засов, – ответил Зозуля. Он подошел к окошку, дохнул на стекло, протер рукавом и жестом подозвал Гришу.
– Батюшки… – прошептала Лиза.
– Медведь! – прильнув к окошку, закричал Гриша. – Какой огромный! Зоя, настоящий медведь!
– Эй, посторонись! – Кулебякин спрыгнул с верхних нар, схватил топор.
– Не суетись, – Белухин крепко взял его за руку. – Илья, где твоя пукалка?
Наружная дверь затрещала, от мощного толчка избушка, казалось, покачнулась. Лиза вскрикнула, а Невская бросилась к брату и оттащила его от окна.
Анисимов вытащил пистолет и стал у дверей сбоку.
– Ворвется, стреляй в ухо или под лопатку, – сказал Белухин. – Или дай мне, у меня рука верней.
– Ничего, я сам.
Белухин, надев рукавицу, достал из печки тлеющую головешку и стал рядом.
От сильного удара дверь, видимо, сорвалась с петель.
– Мама родная… – обмерла Лиза. Все притихли, только Шельмец надрывался от лая. Анисимов поднял пистолет.
– Не стреляйте! – вдруг закричал Зозуля. – Это жестоко и бессмысленно, даже опасно! Раненый медведь…
– В ухо или в лопатку, как сподручней, – напомнил Белухин, отмахнувшись от Зозули.
– Его нельзя провоцировать! – кричал Зозуля. – Илья Матвеич, ни в коем случае не стреляйте!
– Погоди орать! – оборвал его Белухин. – Заснул он там, что ли? Не видать из окошка?
Гриша вырвался из рук сестры, подбежал к окошку. Тут, под тяжелыми шагами затрещала крыша, с потолка посыпалась труха.
– Ждешь, пока избу развалит? – набросилась на мужа Анна Григорьевна.
Белухин схватил горсть заготовленных для освещения лучин и швырнул их в огонь, потом еще и еще. Донесся рев, по крыше снова прогромыхало, послышался тяжелый шлепок, и все стихло.
– В морду полыхнуло, – удовлетворенно сказал Белухин. – Очень они этого не любят, когда, дымом в морду. Цыц, Шельма, побереги горло!
– Дверь цела, – доложил из сеней Кулебякин. – Треснула только.
– Зоя, смотри, как он бежит! – восторженно кричал Гриша, не отрываясь от окна. – Какой огромный!
– Не такой уж и огромный, – успокоение проговорил Зозуля, присаживаясь рядом с Гришей. – Самец-трехлеток, по-видимому. Ширина следа сантиметров под двадцать пять, не так ли, Николай Георгиевич?
– Пожалуй, – сказал Белухин. – Зверь средний.
– Чтоб он провалился, – в сердцах пожелала Лиза. – Думала, умру от страха.
– И я, – обнимая Лизу, призналась Невская. А он не может вернуться?
– Дима, взгляни, не оставил ли он там записки? – дурашливо выкрикнул Солдатов.
– Огромный! – не мог остыть от пережитого волнения Гриша. – Михаил Иванович, а мне показалось, что он больше трех метров.
– Ну, это показалось, – снисходительно сказал Зозуля. – Метра два с половиной, не больше.
– Но ведь все равно огромный! – настаивал Гриша. – И как здорово, что мы его не убили!
– К сожалению, не все это понимают, – обращаясь как будто бы к Грише, с вызовом сказал Зозуля. – Бывает, что иные люди обдуманно и хладнокровно лишают жизни этого в общем и целом безобидного для человека зверя.
– Безобидного? – возмутилась Анна Григорьевна.– А если б дверь выломал, ты бы ему лекцию читал или за ухом чесал?
– Во-первых, – менторским тоном возразил Зозуля, – дверь он все-таки не выломал, а во-вторых, если бы даже это и сделал, у нас не было никакого морального права столь жестоко наказывать зверя за любопытство.
– Мишка просто хотел познакомиться, – вставил Белухин, – так, мол, и так, не имеется ли у вас, граждане, чего пожрать, а то неделю не емши.
– Николай Георгиевич, – с упреком вымолвил Зозуля, – вы не хуже меня знаете, что медведь нападает на человека в исключительных случаях и лишь тогда, когда принимает его за нерпу.
