Михаил Шевцов - Дорога в Ауровиль
– Храм?!! – кричала Таня в трубку. – Какой храм?!!
«Интересно, – подумал я, – люди живут тут десятилетиями и не знают, что под боком у них храм находится».
– Такой синенький! Со львами!
– А что там еще видно?!!
– Мост вроде впереди какой-то! И дорога поворачивает!
– А! Поняла! Ты не в ту сторону ушел!.. Иди обратно по шоссе!.. Господи! Где ж это так музыка орет? Я даже без телефона слышу!..
Еще через пятнадцать минут я, наконец, добрел до «Вэйвс» и встретился с хозяйкой. Предназначенное мне бунгало еще не освободилось, и я расположился в столовой.
Столовая требует отдельного описания, поскольку в ней пройдет значительная часть времени моего пребывания в Ауровиле. Представьте себе круглый бетонный пол метров пятнадцать в поперечнике. По краю окружности стоят колонны, а в самом центре круга – толстая пальма, служащая основной несущей опорой. Сверху на всем этом огромным конусом лежит сложенная из пальмовых веток крыша. Часть бокового пространства закрывает кирпичная стена с небольшими окнами, вдоль которой располагается собственно кухня: газовая плита, мойка, холодильник, шкафчики для продуктов. Там же имеется место для тандура, которым, правда, никто не пользуется. Посреди столовой по обе стороны от пальмы стоят два длинных стола и четыре скамейки. Сама пальма используется в качестве информационной доски – к стволу прикалывают меню, афиши концертов и объявления о разнообразных мероприятиях, коих в городе проходит великое множество.
Из столовой через решетчатые ворота в плетеной ограде видны море и кусочек пляжа. Иногда ночью, сидя за столом и попивая чай, через ворота можно увидеть, как восходит огромная темно-оранжевая луна. Сейчас, когда солнце уже поднялось высоко, море искрится и пенится белоснежными барашками волн на ярко-синем фоне, ничем не напоминая ту мрачную свинцового оттенка стихию, которую я видел утром.
Столовая – не только место для готовки и приема пищи, но и еще что-то вроде клуба, где читают книги, ведут беседы, слушают музыку, смотрят кино или играют в настольные игры.
На столе лежит огромная доска, похожая на те, на которых на Кавказе играют в нарды. Служит она для индийской игры, название которой мне неведомо. На поле, расчерченном и разрисованном узорами, определенным образом расставляются обычные шашки. Процесс заключается в том, что два человека щелбанами сбивают шашки противника, предварительно определяя условия хода бросанием игральных костей. В детстве мы играли в нечто похожее в пионерском лагере, а игру эту называли «Чапаев».
Кира
Вторым человеком, встреченным мной в Ауровиле, оказалась моя одноклассница Кира. Мы не виделись со школы.
В столовую вошла женщина, мы разговорились и примерно час, глядя друг на друга, пытались понять, где мы раньше встречались. Наконец, упоминание родных для нас обоих мест вывело нас к истине.
«Все-таки жизнь иногда преподносит удивительные сюрпризы, – подумал я. – Надо было перелететь горы и моря, уехать на край света, чтобы встретить человека, с которым восемь лет просидел за соседней партой».
Кира здесь ненадолго. Она занимается социологией и в силу своей профессии интересуется подобными Ауровилю общинами и экопоселениями. Перед этим ездила в Эсален – странное и интересное сообщество философов, художников, ученых, писателей, бывших хиппи и киберпанков в Калифорнии – еще один центр интегральной духовности.
– Ты знаешь, – сказала она, – я всего здесь пару дней. Пока еще мало что поняла. Но от Эсалена все это очень сильно отличается. Между прочим, Мерфи – основатель Эсалена – был учеником Ауробиндо. И свое поселение он основал именно под впечатлением идеи Ауровиля.
– И в чем же разница?
– Есть и внешняя, и внутренняя. Там публика в массе своей кажется более объединенной общим духом. Они более динамичные. Все время в процессе – прежде всего в процессе коммуникации, обмена информацией. Они как-то больше ориентированы друг на друга, на что-то общее. А ауровильцы больше погружены в себя, кажутся ленивыми и медлительными. Но при этом они выглядят более естественными, больше у них какого-то внутреннего покоя… В Эсалене во всем чувствуется нерв, движение – словно стоишь на утесе, открытом всем ветрам. А здесь – будто сидишь в уютном доме у камина. А за окнами – сад… Между прочим, даже сама местность тут и там сильно отличается.
– Интересно, – сказал я. – Хотя, честно говоря, об Эсалене я мало что знаю.
– На мой взгляд, это вообще соответствует разнице между восточным и западным пространством. Здесь, в Индии, информация и коммуникация не являются ценностями. Для американца поделиться информацией – это самоотдача, потому что информация – ценность. А здесь – нет. Куда, когда, зачем и почем тебе, конечно, расскажут доброжелательно, но лениво и между делом. Информация эта не имеет такой уж важности: автобус может не прийти, магазин оказаться закрытым. А уж с чем соотносится цена товара, знает только фантазия его продавца. И потом, какое это вообще имеет значение по сравнению с пребыванием в абсолюте?
Кира сказала, что договорилась взять напрокат мопед, но совершенно не умеет на нем ездить. Я на мопеде ездить тоже еще не пробовал, но решил, что с этой задачей справлюсь лучше.
Мы дошли до проката, где нам был предъявлен зеленый агрегат немецко-фашистского вида с лысой резиной и, как выяснилось через пару минут, убитой подвеской. Я поехал заправлять его. Договорились мы встретиться через пятнадцать минут на перекрестке.
Залив полный бак, я подъехал к месту встречи. Киры нигде не было видно.
Я проехался по шоссе в обоих направлениях. Вернулся в «Вэйвс». Снова заехал в гест, где мы брали мопед. Осуществил еще пару проездов по шоссе.
Не найдя нигде Киру, я направил своего железного коня в сторону центра Ауровиля.
Дорога в город начинается тамильской деревенькой, представляющей из себя набор ресторанов и магазинов. Здесь становится меньше мусора. Далее следует что-то вроде выселок, а за ними – лес. Вернее, это даже не лес, а огромный ботанический сад. В конце шестидесятых, когда первые поселенцы начинали обустраиваться на этой земле, здесь была красная выжженная пустыня, в центре которой непонятным образом рос одинокий баньян, вцепившись своими многочисленными корнями в крохотный кусочек плодородной почвы. Баньян этот теперь считается географическим центром города. К нему приходят медитировать, а ночью в его листве загорается красивая подсветка.
Подставив лицо свежему ветру, я почувствовал забытое волшебное ощущение, подобное которому испытывал лишь в детстве, приехав, например, в новый для меня пионерский лагерь и изучая его территорию.
