Ян Рыбак - Hollywood на Хане
Скорее приглядываясь, чем прислушиваясь, я, всё же, машинально отслеживал течение его речи и мысли. Всё, что он говорил, было разумным и правильным, но могло показаться откровением лишь человеку постороннему, на которого, собственно говоря, и был рассчитан наш фильм. И всё же, в какой-то момент он произнёс вещь, которая вызвала у меня внутренний дискомфорт, заставила вслушаться повнимательнее, а потом и разобраться в своих ощущениях. Он заговорил о том, что внизу, на равнине, мы выбираем себе в приятели людей удобных: интеллигентных, понимающих, не конфликтных, но все эти качества окажутся абсолютно бесполезными в критической ситуации на высокой горе. Человек жесткий, неудобный, даже грубый, но сильный сможет сделать то, в сравнении с чем все приятности общения не стоят выеденного яйца: он поможет тебе выжить. Сто раз это верно!.. Но вопрос, царапнувший меня и вызвавший дискомфорт заключается в следующем: в чём же будет состоять радость увлечения, вынуждающего тебя делить жизненное пространство с человеком, тебе неприятным, и нужно ли оно тебе, такое увлечение… Я точно знаю, что мне не по душе горы, захламлённые хамством, и я скорее предпочту гулять по некрутым и неопасным склонам в приятной мне компании, чем отправиться на предельный для себя маршрут с человеком чуждым и малоприятным…
Закатное солнце полыхнуло воспалённым горловым на окружающих пиках и, не спеша, с достоинством угасло, а над притихшим, на глазах вымирающим лагерем поплыла, неторопливо набирая обороты, галактическая зодиакальная карусель.
Последний бессонный альпинист нехотя втянулся в тесную раковину палатки, отступая с поля дневных суетных битв, оставляя его, это поле, морозу и мороку.
Щедрое небо было перехвачено подарочной лентой Млечного Пути, но там, где должен был красоваться роскошный, усыпанный мириадами бриллиантов бант, зиял черный провал пылевых межзвёздных облаков и загадочной «тёмной материи», которая, как известно, влияя на всё и вся, срывая с орбит небесные тела и рассеивая зазевавшиеся туманности, сама остаётся невидимой и неуловимой.
Такой высокой звёздной ночью легко думается о смерти, если вы понимаете, о чем я говорю.
В контексте всех этих величественных спиралей, ввинченных в бесконечность, в контексте всего этого густого звёздного варева впадать в небытие — легко и естественно, в этом контексте неестественнее всего выглядит именно жизнь: и вообще, как явление, и твоя собственная в частности… Твоя собственная — в особенности!..
Так давайте поговорим немного о жизни и смерти, — это интересно и само по себе, и в высшей степени полезно для художественного произведения. Всякая солидная вещь непременно должна содержать в себе рассуждения о материях по-настоящему масштабных, имеющих общечеловеческое и общефилософское значение, и моё повествование не является исключением в этом плане. Посредством глубокомысленных отступлений на тему Космоса, я намереваюсь придать своему непритязательному узкосекторальному рассказу совсем иной размах и иное измерение!.. Правда ведь, не всё же мне копаться в грязном белье повседневности да переходить вброд сточные ручейки рукотворных страстишек, мне надоело мельчить: пора, пора и мне выбежать на середину комнаты.
Так вот, я хочу поведать вам, я хочу, чтобы вы, наконец, узнали, что существуют две основные тропы, два магистральных маршрута, которыми звёзды, эти великие отшельники и молчальники вселенской пустоши, следуют к своему смертному одру.
Первый путь, — путь бесконечного расширения, сопровождаемого медленным и необратимым угасанием. Ступившая на эту неторопливую стезю стареющая звезда теряет с возрастом свою мощь, лучистую силу и само желание светить, безобразно дряхлеет и раздаётся вширь, превращается, сперва, в тусклую массу комнатной по понятиям звёзд температуры, затем — в холодное пасмурное облако пыли и праха, и, наконец, равномерно рассеивается в галактическом пространстве, удобряя его тяжелыми, трудноусваиваемыми, но полезными для подрастающих поколений звёзд элементами… Занудное угасание такой звезды, суть — непрерывный, растянувшийся на миллионы лет последний вздох, за время которого высыхают и лишаются шевелюры атмосфер связанные с ней родственными узами планеты и спутники, все же прочие обитатели млечных просторов, пролетая мимо дряхлеющего гиганта, ускоряются и почтительно огибают его по параболе.
Не знаю, возможно, кому-то такая долгоиграющая судьба, такая удобрительная миссия покажется привлекательной, мне же, честно говоря, по душе другой путь: путь быстротечного сжатия и коллапса, свойственный энергичным, горячим «по жизни» звёздам. Приближаясь к своему концу, горячая звезда сокращается в размерах, опадает, отступает внутрь себя самой, становится — чего греха таить — всё менее и менее устойчивой: вспыльчивой и импульсивной, беспорядочной и рассеянной, рассеивающей по галактическим закоулкам столь необходимые в звёздном быту кометы, планетезимали и даже целые полновесные планетоиды. Всё чаще ей нездоровится, её лихорадит, ёжится она под порывами пронизывающего нейтринного ветра и кутается в скрученные рукава прохудившейся за миллиарды лет магнитосферы. Она обречена: катастрофически тончают её лучистые оболочки, обнажая ядерную крупнозернистую сердцевину, делая её уязвимой для нечутких прикосновений молодых, хорошо защищённых соседей по Галактике. Заметно невооруженным глазом её старение, и очевидны признаки близящегося конца. И, тем не менее, уменьшаясь и в массе, и в размере, такая звезда редко теряет в силе испускаемого ею света, который, зачастую, становится только мощнее и почти всегда — богаче оттенками… Перед смертью она отпускает в свободный полёт все свои планеты и астероиды и прочие привязавшиеся к ней небесные тела и начинает бесконечное падение в самое себя — «коллапс» по научному, — до тех пор, пока не превратится в неподдающуюся обнаружению и измерению точку, вместившую в себя, тем не менее, целую вселенную — «микрокосм»…
Я неспроста вешаю вам на уши всю эту наукообразную лапшу — у меня нет времени на пустые игры и сомнительные розыгрыши. Нет! Я хочу провести решительную параллель между тем, как живут и умирают звёзды, и тем, как живут и умирают люди… И сейчас, когда сам я прошел уже добрую половину пути и с каждым годом становлюсь всё более похож на головастого сухотелого богомола — заблудшего, тоскующего, измолотого, безнадёжно заплутавшего в горячечных июльских травах, — у меня появилась надежда, что развилка уже позади, и переведены правильные стрелки моей жизни, поскольку лично мне хотелось бы выгореть до конца, и, когда этот конец наступит, вернуться в ту самую точку, из которой я вышел, прихватив с собой весь свой трудно нажитый «микрокосм»…
