Игорь Латышев - Япония, японцы и японоведы
Здесь нет смысла пересказывать содержание каждой из моих бесед с упомянутыми выше политическими деятелями Японии. Все они принадлежали к консервативному политическому лагерю, а поэтому в какой-то степени обнаруживали более или менее одинаковый, а точнее шаблонный подход к общим проблемам японо-советских отношений, включая территориальный спор двух стран. Но нюансы все-таки были. Так, к примеру, Накасонэ Ясухиро, нацеливавшийся в то время на пост премьер-министра, стремился избегать четкого определения своих позиций в территориальном споре. Изъясняясь туманными фразами, он проводил мысль, что время для принятия конкретных решений по этому спору еще не пришло и, как он выразился, "ветры пока дуют не в ту сторону". Но ни единым словом он не обмолвился о возможности отказа Японии от своих территориальных требований. Гибче высказывался на эту тему Танака Рокусукэ, заявивший о возможности поэтапного решения территориального спора двух стран на основе безотлагательной передачи Японии островов Хабомаи и Шикотана и продолжения переговоров о сроках передачи двух других островов, Кунашира и Итурупа. Что касается Такэситы Нобору, то он не проявил желания касаться территориальных притязаний Японии к нашей стране и большую часть застольной беседы посвятил разговору о системе школьного и высшего образования в Советском Союзе, в котором, как он открыто заявил, ему хотелось бы побывать, но не в качестве простого туриста, а по официальному приглашению советского правительства.
Более смел в своих суждениях оказался Абэ Синтаро. В беседе с ним выявилась его готовность обсуждать какие-то новые, нешаблонные формулы подхода к заключению того мирного договора, который государственные деятели обоих стран неоднократно намеревались заключить, но так и не смогли это сделать из-за разногласий в отношении японских территориальных домогательств. В частности, Абэ допускал такую возможность: заключается мирный договор, содержащий пункт о том, что обе страны продолжат переговоры о "демаркации пограничной линии между двумя странами". При этом каждая из сторон будет толковать этот пункт по-своему: японские государственные деятели будут разъяснять общественности, что под "демаркацией" они имеют в виду изменение сложившихся границ в соответствии с их территориальными притязаниями, а Советский Союз будет подходить к тому же слову "демаркация" иначе, утверждая, что речь идет лишь об уточнении пограничной линии - и не более. Но такой вариант при всех своих недостатках означал бы все-таки определенное продвижение вперед, снижал бы накал страстей, связанных с территориальным спором двух стран.
Что касается Танаки Какуэй, то, как я уже писал об этом ранее, он говорил не столько о настоящем и будущем, сколько о прошлом, предаваясь воспоминаниям о его переговорах в Москве с Брежневым и Косыгиным, состоявшихся в октябре 1973 года. Судя по его утверждениям, он уже в те годы был склонен прекратить территориальный спор с Советским Союзом и договориться о передаче Японии не четырех, а лишь двух южных Курильских островов, а именно Шикотана и Хабомаи. Препятствием на пути к такому решению были в то время, по его словам, не столько консерваторы, сколько силы оппозиции, и прежде всего японские коммунисты. Но эта версия Танаки навряд ли заслуживала доверия.
Что же касается Накагавы Итиро, который на следующий год по неизвестным причинам покончил самоубийством, то, будучи выходцем с острова Хоккайдо, он свел практически наш разговор к проблеме "безопасного промысла" японских рыбаков у берегов Курильских островов, считая нужным и возможным решать эту проблему еще до заключения мирного договора и окончательного решения "территориального вопроса".
В целом, однако, мои беседы с названными лицами показали отсутствие в правящих кругах Японии заинтересованности в скорейшем прекращении территориального спора с Советским Союзом. Судя по всему, наличие такого спора вполне устраивало правящие круги Японии, ибо давало им повод для раздувания среди населения националистических и антисоветских настроений, а такие настроения способствовали упрочению власти консерваторов. К тому же беспредельное продолжение такого спора благоприятно сказывалось на японо-американских отношениях, ибо пока этот спор продолжался, Японии приходилось постоянно заботиться о дружбе с американцами, а последние могли быть уверены в том, что Япония не будет ослаблять своего военного сотрудничества с США. Вялую реакцию, как я почувствовал, проявляли японские консерваторы и при обсуждении перспектив укрепления добрососедских связей между Японией и Советским Союзом.
Состоялись у меня в те дни и беседы с некоторыми представителями парламентской оппозиции. Посредниками в этих встречах стали работники советского посольства, в частности советник В. Федяинов. Встретился я, в частности, с лидером социалистической партии Исибаси Масаси, довольно подробно изложившим свою интерпретацию идеи "невооруженного нейтралитета". Эта идея в то время активно выдвигалась японскими социалистами в качестве альтернативы внешнеполитическому курсу правящих кругов Японии и США, в основу которого было положено военное сотрудничество двух держав. Беседа с Исибаси подтвердила мое прежнее впечатление о нем как о хорошем, рассудительном теоретике с задатками ученого, но в то же время и как о "кабинетном" политическом лидере, не способном на пламенные речи, рискованные повороты в своих действиях и бескомпромиссную борьбу с политическими противниками. Такие лидеры без "харизмы" не могут рассчитывать на бурный рост популярности своих партий в тех кризисных ситуациях, когда им надлежит поднимать народные массы на борьбу за власть.
Местом моего проживания в Токио стал хорошо знакомый мне Дом международной культуры (Кокусай Бунка Кайкан), у администрации которого были, как выяснилось, давние контакты с университетом Кэйо. Для мня гостиница этого дома была очень удобна: неподалеку от нее находились и университет Кэйо, и парламентская библиотека (две остановки на метро), и посольство СССР. В те дни я не раз заглядывал в посольство и там познакомился с тогдашним советским послом Владимиром Яковлевичем Павловым, сменившим незадолго до того Полянского Д.С., получившего назначение на пост посла СССР в Норвегии.
Приезд В. Я. Павлова в Японию был ознаменован маленьким, но очень обидным не только для него, но и для престижа нашей страны конфликтом. Суть его состояла в том, что когда Павлов сошел с нашего самолета в токийском аэропорту Нарита с женой и собакой, то путь ему преградили таможенные власти и, невзирая на то, что он посол великой державы, отобрали у него собаку и заявили, что он получит ее только после длительного пребывания пса в карантине. Все хлопоты наших консульских работников и дипломатов, направленные на безотлагательное возвращение собаки высокопоставленному советскому гостю, не увенчались успехом, и Павлову пришлось смириться, чтобы не придавать конфликту дальнейшую огласку. Это был, конечно, щелчок по носу официальному представителю правительства нашей страны. Я думаю, с американским послом такие фортели не прошли бы. Примечательно другое: сам Павлов, получивший в Москве инструкции добиваться добрососедства с Японией не обращая внимания на капризы японской стороны, постарался сделать вид, что ничего не случилось и изъятие у него пса для пребывания в карантине его нисколько не обидело.
