В тени кокосовых пальм - Илья Васильевич Сучков
Недавно некролог в «Литературной газете» сообщил советским читателям о кончине выдающегося сингальского писателя Мартина Внкрамасингхе
В 1924 году вышел сборник коротких рассказов под названием «Женщина» (до сих пор эта книга стоит в рекомендательном списке для чтения по программе литературного факультета университета). Книга получила хорошие отклики, но ее двухтысячный тираж я не мог распродать в течение десяти лет. Почему? Да потому, что воспитанную в английских традициях цейлонскую интеллигенцию интересовали английские авторы сентиментального направления, а не реалистические рассказы на сингальском языке о бедной сингальской деревне. Книга шокировала читающую публику. Лишь через десять лет после ее издания сингальский язык был введен как обязательный в средних школах и колледжах.
— Мне особенно приятно отметить, — продолжает рассказ Викрамасингхе, — что в 1934 году «Ананда колледж» внес этот сборник в списки обязательной литературы. И тем не менее на литературные заработки я прожить тогда не мог и работал клерком в различных фирмах, а позднее — в редакциях газет и журналов, в том числе и небезызвестном газетном концерне «Лейк Хауз», редактором газеты на сингальском языке «Динамина».
— Какое из своих произведений вы считаете наиболее значительным?
— Роман-трилогию, кстати переведенную на русский язык и опубликованную в СССР. По одному из романов трилогии — «Гампералия» («Изменяющаяся деревня») — поставлен фильм. Книга переведена также на английский язык. Перевод давно лежит у лондонских издателей, но они, видимо, не торопятся с изданием. Не менее важным с художественной точки зрения считаю и роман «Бесстрастный», который также переведен на английский язык одним профессором английской литературы. Профессор увез роман в США, и там он пока лежит у издателей на рассмотрении… Это молчание западных издателей меня мало трогает. Я писал книги для своего народа и рад, что мои произведения нашли путь к сердцам простых людей страны.
Наша беседа подходит к концу, и я задаю последний вопрос:
— В каком возрасте писатель пишет более свободно и совершенно?
— Для меня сейчас лучшая пора творчества, — говорит Мартин. — Я знаю жизнь, хорошо овладел сложностями языка. Однако за последние годы я не написал ни одного романа. Почему? — спросите вы. Может быть, потому, что я увлекся философией и литературоведением. Но я вспоминаю рассказ об одном разговоре: когда Тургенев навестил Льва Толстого в его имении, то у него завязался разговор с женой последнего Софьей Андреевной. Она спросила Тургенева, почему он перестал писать свои прекрасные романы. Тургенев ответил, что он уже в таком возрасте, когда вряд ли его может полюбить женщина… А Тургенев был моложе меня.
Через два дня после нашей встречи я получил письмо от Мартина Викрамасингхе, в котором он выражал признательность всем советским организациям, поздравившим его с днем рождения.
«Я читал Гоголя, Толстого, Горького и Чехова еще до революции 1917 года, — писал он. — И они произвели на меня глубокое впечатление. Позже я читал и других классиков русской литературы. Я три раза побывал в СССР. Личное знакомство с людьми, их новой жизнью, с советскими учреждениями, а также чтение современной советской литературы укрепили мою любовь к русским людям. Новые контакты помогли мне убедиться в том, что русский характер с его сердечностью и гуманностью, несмотря на колоссальные изменения в науке, технике и в самом обществе, остался неизменным».
…Встречи с Мартином Викрамасингхе всегда были интересными, но больше всего запомнилась эта. Мы пришли к нему без предупреждения: ланкийский художник Джаянта Премачандра и я. Мартин сидел за рабочим столом и с одним из помощников читал гранки своей новой книги. Он пожаловался нам на ухудшение зрения, на плохую работу наборщиков. Рукопись книги, переписанная набело дочерью, теперь прислана обратно вместе с гранками, в которых уйма ошибок, — вот и приходится выправлять.
Мы начали беседу, а Джаянта Премачандра примостился в стороне, достал бумагу, карандаши и стал делать эскизы к будущему портрету писателя.
Разговор зашел о трудностях и своеобразии писательского труда, о роли и месте писателя в обществе, о русской литературе и ее влиянии па Востоке.
— Великие русские классики, — заявил Викрамабингхе, — ввели в русскую литературу беспощадный реализм. В своих произведениях Салтыков-Щедрин, Толстой, Чехов, Горький показали распад современного им общества и этим подготовили Россию к борьбе против капиталистической эксплуатации, к социалистической революции. Явившись лучшими творцами русского романа, они игнорировали устоявшиеся принципы его построения, общепринятые в Европе XIX века.
Я сказал Мартину Викрамасингхе, что недавно прочитал аналогичное мнение о романе в книге Михаила Пришвина. Он вовсю ругал писателей, которые считали написание романов несерьезным занятием, своеобразным отхожим промыслом. Русские же романисты, по мнению Пришвина, начиная с А. С. Пушкина, стали писать романы, «вытаскивая на свет божий всю подноготную русской жизни, корни самой русской жизни». Этим и обессмертили они свое имя.
— Однако на Западе, — заговорил Викрамасингхе, — время от времени появляются литературные критики, которые упрекают выдающихся русских писателей за несовершенство формы их романов и повестей, зато, что они не придерживались определенных, общепринятых на Западе канонов и литературных форм. Так, один «писатель» — кажется, его имя Перси Лаббок — написал огромный том с критикой Льва Толстого. По словам этого горе-критика, в толстовских «Войне и мире», «Анне Карениной» сложено вместе по два-три романа и строго не выдерживается сюжетная линия.
— Видимо, некоторые хотят стать известными путем сожжения храмов, — вставил я.
— Да, — подтвердил Мартин. — А по-моему, это право писателя избрать форму для своего произведения.
И тут он повторил мысли, аналогичные тем, которые были в дневниках Пришвина о сюжете. Свою аргументацию Пришвин построил на разборе чеховской «Степи». Можно сюжетом объединить предметы, писал он в дневниках, а можно просто любовью к родной земле и людям, как сделал это Чехов в «Степи». И далее: «Тем-то и очаровательна «Степь», что в ней нет сюжета, как механического приема, в том смысле пет сюжета, что лучше вовсе ему не быть, если он не живой…»
— Чехов заметил, — продолжал Викрамасингхе, — поскольку нет начала и конца жизни, постольку нет начала и конца рассказу об этой жизни. Удивительно точно сказано! Но ведь так могли бы написать и буддийские или индийские писатели и мыслители, взгляды которых на жизнь и искусство, как видим, в чем-то совпадают с взглядами классиков русской литературы. Чтобы добиться успешного развития сингальского романа, основанного на традициях, заимствованных нами из прозы и поэзии языка пали, сингальских народных сказов о жизни деревни, наши писатели должны изучать русский роман. Это знакомство, я уверен, даст им возможность освободиться от западного влияния
