Герман Волков - Вексель Билибина
— Согласны! — сказал за всех Билибин. — Но эта артель нужна сегодня, сейчас! И помогите нам, Петр Каллистратович, — нужны лошади, олени! И еще нужны такие проводники, чтоб самым коротким путем провели на Колыму, на Среднекан! Есть такие ходоки среди ваших якутов?
— Есть! Старик Кылланах… Макар Захарович… Да и Александровы… Правда, их сейчас нет — ушли в горы, а Кылланах и Медов на месте…
— Ведите нас к ним, товарищ красный якут!
Кылланах жил в урочище Нух, в трех верстах от Гадли.
— Кылланах — это прозвище, — говорил по дороге Петр Каллистратович, — перевести затрудняюсь: очень искаженное слово — не то железный, не то беззубый. Впрочем, и то и другое к нему подходит. Сам он мне рассказывал, что Кылланахом его стали прозывать после того, как жандарм ему зуб выбил. А было это, когда он, еще совсем молодой, вез на нартах двух жандармов и одного ссыльного в Вилюйский острог. Есть предположение, что самого Николая Гавриловича Чернышевского: по времени очень совпадает, да и по описанию внешности… Но это еще надо уточнить. Так вот, когда вез он их на Вилюй, то не поладил с жандармом, а тот, как делали все царские держиморды, — в зубы. С тех пор и зовут его Кылланахом. А сюда Николай Давыдович прибыл тридцать пять лет назад вместе с Александровым, Медовым и другими якутами. Было ему уже тогда лет под семьдесят, но крепкий старик, железный. Шестьдесят лет все как-то бобылем жил, а на семидесятом женился на девушке-сиротке Марфе Вензель, которую сам и воспитал, и детей нарожал целую кучу: сначала все девочки шли, а потом и сыновья-помощники. Старший сын сейчас у нас председателем сельсовета, младшие, Иван и Алексей, в комсомол вступили, у меня в школе учатся, а старик и сейчас еще крепок, хотя ему уж за сто лет перевалило. В прошлом году Трофима Аммосова, молодого мужика наших лет, за непочтение к старшим так посохом проучил, что тот милиционеру Глущенко пожаловался, а милиционер протокол на столетнего Кылланаха составил… Смех, да и только — историки не поверят в такое… А вот и он сам!
Кылланах встретил гостей у входа в юрту. Был он одет по-зимнему: голова повязана платком, поверх платка малахай, оленья, изрядно вытертая доха спадала отрепьями, на ногах — разбитые торбаса. Был он высок и плечист и, даже опираясь на палку, не казался согбенным.
Знакомство началось с обычного «капсе»:
— Здорово, догор Кылланах! Капсе, догор Кылланах!
Но капсе-новостями обмениваться не торопились, пока прозвучали лишь капсе-приветствия. Прошли в юрту. И в душном, сумрачном жилище началось знакомство со всеми чадами Кылланаха. Представлял их Петр Каллистратович. Билибин, Цареградский и Казанли каждому — и взрослому, и малолетку — пожимали руки и каждого, вслед за учителем, называли по имени, а взрослых и по отчеству. Раковский, как знающий якутский язык и якутские обычаи, вместе с Мишей Седалищевым одаривали каждого подарками, начиная с самого Кылланаха и кончая трехгодовалым мальцом: кому — кирпич чаю, кому — коробочку конфет, кому — шелковую ленточку… Новенькими полтинниками круглолицую, моложавую, лет под сорок, хозяйку Марфу так осчастливили, что она стала прикладывать эти полтинники к плечам и груди и подпрыгивать, как девчонка.
Билибин тоже считал необходимым чем-то задобрить старика, но не знал, как, и, лишь когда увидел его костяную трубку, радостно воскликнул:
— Куришь, Николай Давыдович! А мы специально для тебя табачку привезли, — быстро вытащил из своего сидора три пачки «Золотого руна». — Кури на здоровье, батыр саха! Хороший табак! Лучший в мире!
Кылланах корявыми пальцами раскрыл одну пачку, отвернул блестящую фольгу, понюхал табак, от восхищения защелкал языком:
— Цо-цо… Черкасский?
— Нет, не черкасский и не турецкий, а наш советский! Московской фабрики «Ява»!
— «Ява»! Хорош «Ява»!
Все, кто курил, начали закуривать, и в сумрачной юрте совсем потемнело. Кылланах пригласил Юрия Александровича и Цареградского на биллирик — почетное место, в красном углу юрты, сам сел рядом с ними и всем предложил подсаживаться. Гости расселись по нарам, вокруг камелька. Началось чаепитие и обмен капсе. Разговор вели Седалищев и Раковский, рассказывали капсе из уважения к хозяину по-якутски. Кылланах слушал, то почмокивая отвислыми губами, то восхищенно пощелкивая языком. Обменивались капсе не спеша и так же не спеша и степенно пили чай. Выпили по кружке, по другой… Когда добрались до десятой — всех пот прошиб, но капсе не кончились.
Наконец Юрий Александрович не вытерпел и задал главный вопрос:
— В горы, на Колыму, поведешь?
Старик бодро вскочил, шустро прошелся по ровному земляному полу до двери, но обратно вернулся медленно и тяжело опустился на место.
— Стар я, однако, сопсем стар, нога стар, глаз стар… В гору Петка пойдет. Петка ходит, а моя давно не ходит… Петка туда-сюда и тебя — туда…
— Нам нельзя ждать, пока твой Петька из тайги вернется. Нам надо сегодня туда. Садись на коня и веди…
— Стар я, однако… И коня суох… Но ничево-ничево… Макарка пойдет! Сопсем молодой Макарка! Много-много ходил, хорошо ходил Макарка! Пойдем к Макарка?
Из Нуха отправились к Макарке, в Сопкучан. Впереди ковылял Кылланах. Солнце припекало изрядно, а он шел с головы до ног в шерсти и мехах, похожий на медведя, и подрагивал плечами:
— Зябко, однако, сопсем зябко стало… И табак хорош! Ява!
СПИЧЕЧНАЯ КАРТА
Шли верст пять до реки Ола, Шли густым стройным чосеником, по едва примятой тропе. По перекату перешли на тот берег, и там, за ивовыми зарослями, у подножия невысокой сопки увидели три такие же, как у Кылланаха, юрты с глинобитными хотонами позади. В крайней юрте, почти у самого берега, жил Макарка, Макар Захарович.
Макар Захарович, под стать Кылланаху, такой же высокий и плечистый, но совсем безбородый; обветренное оливковое лицо все в оспинах и морщинах, а в карих узеньких глазах еще искрится огонек. Встретил он гостей не только этим приветливым огоньком, но и любопытством не по годам: кто такие, откуда, зачем…
Ему, «сопсем молодому Макарке», как говорил о нем столетний Кылланах, было без малого семьдесят зим. Перебрался на Олу из Бутурского улуса Хоролуского наслега в 1893 году в одно время с Михаилом Александровым и Кылланахом. Они стали здесь первыми насельниками из якутов. У Калинкина ходили в конюхах и каюрах двадцать лет. Шибко шустрый Александров с помощниками-сыновьями обзавелся достатком, а Макар, как и Кылланах, ничего не нажил, кроме юрты-землянки, потому что ему, как и Кылланаху, на помощников не везло. У Александрова их — ватага, у Кылланаха — сначала девчонки, а потом уж сыновья, а у бедного Макара не было детей. И лишь когда женился на Марфе Кудриной, подвалило ему счастье. Марфа привела в юрту Макара трех своих сыновей, уже готовых стать помощниками, а за десять лет жизни с Макаром подарила одного за другим еще четырех.
