Николай Шпанов - Старая тетрадь
«Норвегия» — чудо, созданное из металла и каучука. Мне казалось, что легкая тень ее видна всему миру. Я полюбил прекрасную целостность нашего корабля: в нем не было ни одной лишней, ни одной неудобной вещи; он сиял в чистом небе как символ гения человека.
Почти сразу по выходе за восемьдесят пятый градус мы попали в очень густой туман. Пришлось выбираться из него вверх, чтобы не потерять солнца. Его спасительный зайчик сразу попал в визир солнечного компаса, едва я к нему нагнулся.
А что говорит магнитный компас?.. Отлично. Совершенно то же самое: норд-норд-ост.
Я уже собирался перейти в нашу уютную кают-компанию, где на шести квадратных метрах полновластно царили комфорт и изящество, как в рубку ввалился заиндевевший комок меха — Эльсворт с секстантом в руке. Он весь сиял возбуждением и свежестью.
— Капитан! Восемьдесят восемь градусов сорок минут северной широты.
— Эй, Митонен, поднимайте всех, пусть завтракают. Надо все привести в готовность для наблюдений. Нам осталось, вероятно, не больше полутора-двух часов пути до цели, — обратился ко мне Амундсен.
— А как с кораблем, дорогой полковник? — спросил он у Нобиле, почти не отходившего от телефонных аппаратов, связывающих капитанскую рубку с моторными гондолами.
— Molto bene[1], — бодро раздалось в ответ. Через пять минут экипаж «Норвегии», кроме вахтенного штурманского офицера и вахтенных механиков, сидел за столом в крошечной кают-компании.
Сегодня обязанности кока исполнял Лагардини, старший радист. Он разливал по кружкам дымящийся шоколад, а от электрического камбуза аппетитно пахло жарившимися мясными консервами. Как далеко это от пеммикана, сырой рыбы, битых собак и ремней от сбруи — страшной пищи наших предшественников, искателей полюса!..
— Ну, Лагардини, сегодня вам придется как следует поработать за свой паек, — весело сказал Амундсен радиооператору.
Так началось утро.
Несложный завтрак окончился быстро. Весь экипаж в деловом возбуждении разошелся по местам.
Удивительные часы!
Минуты, ради которых стоило жить!
Я занялся последней проверкой инструментов и приготовил аппарат для измерения глубины океана.
Да, это я, Арву Митонен, исполняющий вместе с обязанностями механика еще обязанности метеоролога, сегодня спущусь в люльке с борта дирижабля для производства первых наблюдений над полюсом. Первый в мире я увижу таинственную точку планеты с высоты птичьего полета. Если бы только Пири мог знать, как это просто!
Однако до сих пор не было видно границы тумана, над которым неслась «Норвегия». Мы не могли даже приблизительно представить себе, что находится под нами: твердая земля или движущиеся ледяные поля? Белая Арктика ревниво закрылась от нас пеленой непроглядных паров.
В меховой одежде и тонких резиновых сапогах до бедер — на всякий случай, — я зашел в капитанскую рубку.
Амундсен, Нобиле и Эльсворт сосредоточенно стыли у приборов. Лицо Амундсена — как всегда почти, угрюмо, окаменелое, как у древнего викинга, шедшего в бой. Морщины на его обветренных щеках и на лбу, неподвижные и глубокие, как борозды, казались выжженными раскаленной иглой.
Из радиокабины запищал телефон. Слышно было, как Лагардини что-то бубнил в подставленное под телефонную трубку ухо Эльсворта.
— Все совершенно точно, — возвестил Эльсворт, отходя от аппарата, — восемьдесят девять градусов пятнадцать минут, как я и говорил.
— Пожалуй, пора попробовать спуститься пониже. Какого вы на этот счет мнения, полковник? — спросил Амундсен.
Нобиле молча кивнул головой и сам перешел к рулю глубины.
Дирижабль плавно наклонился носом вперед, и через две минуты в широкие стекла рубки уже ничего не было видно, кроме плотно прилипшей к ним ватной мглы.
Вместе с Нобиле я невольно впился взглядом в стрелку высотомера, которая медленно ползла вниз: четыреста пятьдесят метров… четыреста… триста пятьдесят… триста…
А туман все так же плотно облегал корабль со всех сторон.
Я посмотрел на Амундсена.
Он казался совершенно спокойным, «как всегда». Железный старик! Но тому, кто хорошо его знал, было понятно, какой тревогой переполнена его душа.
Неужели мы так и не выберемся из коварного непроглядного тумана? Неужели ему, тридцать лет пожертвовавшему на борьбу за свою идею, не удастся осмотреть заветную область?
Туман густел. Мы пробивались словно сквозь снятое молоко.
Стрелка высотомера дошла до ста пятидесяти и замерла.
Нобиле выбирал руль, пока уклономер не показал горизонтального положения корабля.
— Больше нельзя. Мы здесь не знаем поправки на свой высотомер. Надо оставить некоторый резерв. Кто знает, что там внизу?
— Еще бы хоть капельку, полковник, — почти просительно сказал Амундсен.
— Рискуем, — отчеканил Нобиле, но снова осторожно повернул штурвал горизонтальных рулей и поспешно вывел его на горизонтальное положение. Стрелка стояла уже на ста метрах.
— Как дела, Эльсворт? — бросил Амундсен американцу.
— По-моему, восемьдесят девять градусов пятьдесят семь минут, капитан.
— Прекрасно. Держите так, полковник.
— Рискуем, капитан. Лучше немного набрать высоты.
— Хорошо, но не больше двухсот метров.
— Есть! — ответил Нобиле и, поворачивая ручку машинного телеграфа, остановил его указатель на делении «самый малый газ».
Мне казалось, что я слышу, как этому движению ответил четкий звонок в далеких моторных гондолах.
Гул моторов упал до едва заметного рокота. Это затишье производило впечатление деликатной сдержанности машин, понимающих важность мгновения.
Мертво блистали стекло и дюраль.
Время остановилось.
Мы замерли.
И только чуткие нервы приборов ловили малейшие изменения нашего положения в пространстве.
— Девяносто градусов северной широты, — прозвенел, как натянутая струна, голос Эльсворта. — Полюс!
И, точно в ответ ему, запищал телефон радиокабины!
«Полюс!»
Что сделалось с Амундсеном! Морщины на лице его дрогнули, светлые, всегда бесстрастно-зоркие глаза потемнели.
Он быстро подошел к телефонной доске, включил в свой аппарат все номера:
— От души поздравляю!
Голос его осекся. Он молча пожал нам руки.
Честное слово, я сделал вид, что не заметил… Впрочем, этого не следует говорить, когда вспоминаешь о таком человеке…
Мы внимательно посмотрели друг на друга, чтобы запомнить выражение наших лиц в эту неповторимую минуту.
— Теперь, Арву, полезайте в люльку и не очень там задерживайтесь.
— Есть капитан!
Я неуклюже повернулся в своей мохнатой шубе и пошел к мостику, с которого меня должны были спустить на поверхность… Поверхность чего — земли, льда, воды? .. Еще никто никогда, с тех времен, как существуют на нашей планете двуногие, не видел с высоты того, что было под нами.
