У Земли на макушке - Санин Владимир Маркович
— Вы тоже корреспондент? — простонали мы.
— Разумеется, — удивлённо ответил он. Мы с Виктором решили не тратить больше времени на бесплодные расспросы и, подходя к очередному пассажиру, спрашивали:
— Из какой вы редакции?
— Но как вы узнали? — поражались попутчики. Мы с Виктором горько улыбались друг другу и отходили. Встревоженные корреспонденты шли вслед за нами и, разобравшись в ситуации, хором декламировали:
— Из какой вы редакции?
Очередной корреспондент вскакивал и представлялся. Вскоре обнаружилось, что в самолёт затесалась белая ворона: один пассажир с тупым упрямством утверждал, что он якобы не корреспондент. Все возмутились — настолько нелепым и надуманным выглядело это отрицание. Можете представить себе наше удивление, когда выяснилось, что этот самозванец и в самом деле не корреспондент! Он оказался редактором газеты и летел обмениваться опытом.
Таково первое удивительное происшествие, случившееся со мной по дороге на Север. Могут сказать, что в его изложении я частично отошёл от жизненной правды, но каждый может легко убедиться в искренности этого рассказа, опросив моих попутчиков. (Их фамилии и адреса вы запросто найдёте в «Мосгорсправке». (В. С.))
ПЕРВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ
Я вылетел из Москвы днём, а спустя четыре часа с изумлением обнаружил, что нахожусь за Полярным кругом, у берегов Карского моря. Отсюда наш самолёт совершил ещё два прыжка и приземлился на косе невдалеке от устья Колымы.
Шаркая огромными унтами и согнувшись под тяжестью шубы, я спустился на суровую землю Крайнего Севера, готовый к борьбе не на жизнь, а на смерть с лютым холодом. Старожилы не припомнят таких морозов в декабре — было около нуля. Пока я ворочал мозгами, осмысливая этот факт, меня прошиб пот, и, когда я добрался до квартиры Соколова, с меня текли ручьи, стекая в Колыму и грозя растопить лёд. Так что первое впечатление от Севера сложилось такое: благодатный и тёплый край, в котором лишь из-за головотяпства отдельных товарищей не произрастают субтропические культуры.
Однако первое впечатление, как уже догадался проницательный читатель, оказалось ошибочным. Между прочим, как и вообще все первые впечатления. Я с недоверием отношусь к рассказам о необыкновенно проницательных людях, которые с ходу все понимают, одним взглядом метко оценивают — словом, с умным видом скользят по льду. То ли дело геологи. Они никогда не доверяют поверхности, обманчивой, как слой косметики: кто знает, что под ней спрятано! «Не доверяй первому впечатлению!» — таково моё правило, которого я редко придерживаюсь, из-за чего сплошь да рядом попадаю в глупейшие положения. Но зато я силён пониманием этой слабости и горжусь своей самокритичностью. Кстати, самокритичность не такая уж невыгодная штука, какой она кажется на первый взгляд. Я знаю одного человека, который всю жизнь только и делает, что совершает ошибки. Любой другой на его месте лез бы вон из кожи, чтобы свалить их на плечи товарища по работе, но мой знакомый не таков. На каждый свой промах он набрасывается с таким негодованием, так беспощадно себя бичует, что все приходят в умиление. И никого не удивляет, что после очередного провала его справедливо повышают в должности, потому что на такого человека можно положиться. Он провалит — но он и признает. Последний раз я видел этого славного парня после особенно крупной ошибки, совершенной под его руководством. Он был в приподнятом настроении: на новом посту ему полагается персональная машина.
Посёлок Черский, который стал моей базой, находится неподалёку от Восточно-Сибирского моря. Своё название он получил в честь крупнейшего учёного и революционера, имя которого с уважением произносят на Севере. В Черском расположен известный в Арктике коллектив полярной авиации, обслуживающий дрейфующие станции, острова, населённые пункты и предприятия Северной Якутии и Чукотки. Сюда приходят заявки на самолёты — часто весьма неожиданные. Например, бухгалтер одного глубинного совхоза, закончив годовой отчёт, требует, чтобы за ним выслали самолёт. Или охотник, который на собаках привёз груз ценного меха, желает отправиться домой в полном комфорте. И ему удаётся то, чего в своё время не добился Остап Бендер: из своей выручки — весьма, кстати, солидной — охотник покупает рейс, приземляется в двух шагах от родного дома, и на землю величаво, как облечённые высоким доверием послы, сходят слегка ошеломлённые неслыханной честью собаки. Дорого, зато красиво и современно.
В Черском несколько сот одно- и двухэтажных домов (в основном деревянных); жителей обслуживают пять шесть магазинов, несколько различных ателье, два клуба, две больницы, две школы и одно отделение милиции. Водопровода и канализации пока ещё нет — вечная мерзлота! — и по субботам автоцистерны развозят по домам воду из Колымы. Жители выбегают с вёдрами и запасаются водой на неделю: заполняют огромные крашеные бочки, которые стоят в каждой кухне. В продовольственных магазинах практически есть все необходимые продукты, хотя меня удивили высокие цены на овощи и фрукты. Я понимаю, что доставить мандарины из Грузии в Черский сложнее, чем в Москву, но и жизнь за Полярным кругом менее комфортабельна, чем в столице. Что-то здесь недодумано.
Если в Черском кинешь камень в собаку — попадёшь в собаку. По числу собак на душу населения Черский должен занимать одно из первых мест в мире. На всех улицах, во дворах и в подворотнях лежат, сидят и облаивают друг друга настоящие полярные псы, с могучими лапами и шкурами, которые не прошибёт никакой мороз. Целыми днями они бродят на свежем воздухе, нагуливая аппетит. Когда меня, неискушённого новичка, впервые окружила дюжина здоровенных псов, я искренне пожалел, что не застраховал свою жизнь на максимально крупную сумму. Но псы, вместо того что-бы без всякого убытка для государства полакомиться растяпой, дружелюбно скалили зубы и махали хвостами. А когда я дрожащей рукой погладил одного зверюгу, он даже начал заикаться от восторга и тереться о мои унты, как кошка. Видимо, какое-то древнее чутьё ему подсказало, что на этот раз его не изобьют до полусмерти. К собакам в Черском относятся дружелюбно, особенно дети, которые по-братски делят с ними свои обеды, когда мама заговорится с соседями.
Одним словом, Черский — посёлок как посёлок, и, если бы не два обстоятельства, его легко можно было представить себе в обжитой части страны — на материке, как здесь говорят, где Черский ничем не выделялся бы из сотен других посёлков. Но обстоятельства эти меняют дело.
Первое — лютые морозы, которые стоят здесь пять—шесть месяцев в году. Теперь мне кажется смешной паника москвичей, когда радио обещает на утро тридцать градусов. Здесь тридцать — благодать, лёгкая разминка перед настоящими морозами, да ещё с ветром.
Второе — полярная ночь, это удивительное явление природы, когда из мира исчезает солнце. Ненадолго появляется сумрачная иллюзия дня, где-то за горизонтом виднеются обманчивые блики спрятавшегося солнца, и вскоре на застывшую в вечной мерзлоте землю опускается ночь. Просыпаешься — и тупо соображаешь, сколько сейчас времени: то ли шесть утра, то ли вечера, то ли день, то ли ночь. Время здесь опережает московское на восемь часов, и это становится предметом долгих мучений для новичков. С неделю я днём зевал, зато ночью меня бы в постель не загнали палкой. Мои гостеприимные хозяева — Владимир Иванович, его жена Наташа и соседка Таня Кабанова на ночь заботливо снабжали меня едой: бутербродами и термосом с чаем. И ночью, когда все нормальные люди спали, я читал, писал и с волчьим аппетитом поедал бутерброды. Если бы я решил остаться в Черском, из меня вышел бы надёжный ночной сторож или уникальный дежурный пожарной команды.
Население Черского — это лётчики, авиатехники, обслуживающий персонал, водители машин, жены и дети. Приезжают сюда лет на пять — обычный срок договора, заработки у лётчиков высокие, отпуск — два с половиной месяца в году, и есть смысл поработать на Севере, чтобы потом пожить на материке, в хорошей кооперативной квартире, в хорошем городе — на выбор, ибо полёты на Севере настолько повышают квалификацию лётчика, что его, прошедшего огонь, воду и медные трубы, охотно возьмёт любой материковый отряд.
