Паровой дом - Верн Жюль Габриэль
Он слушал, боясь проронить малейшее слово, губы его судорожно подергивались, открывая ряд острых зубов.
— Итак, вы знаете набоба? — послышалось несколько голосов.
— Да, — ответил индус.
— И вы узнали бы его сейчас же, если бы случай свел вас с ним лицом к лицу?
— Так же легко, как узнаю самого себя.
— В таком случае вы можете надеяться выиграть премию в две тысячи фунтов! — с завистью заметил один из присутствовавших.
— Может быть, — ответил индус, если верно, что набоб имел неосторожность проникнуть даже в Бомбейскую провинцию, что, впрочем, кажется мне положительно невероятным.
— Да и в самом деле, к чему он пойдет туда?
— Без сомнения, чтобы снова поднять восстание, — заметил один из толпы, — если не между сипаями, то по крайней мере между сельским населением центральной полосы.
— Если правительство утверждает, что присутствие его замечено в той провинции, — подхватил другой, — следовательно, оно имеет по этому делу хорошие справки.
— Пусть так! — ответил индус. Если Брама устроит, что Данду-Пан встретится на моем пути, — я буду богат.
Факир сделал несколько шагов назад, но не спускал глаз с бывшего пленника набоба.
Наступила темная, непроглядная ночь, но оживление на улицах Аурангабада не уменьшалось.
Многочисленные предположения и разговоры о набобе переходили из уст в уста. Тут говорили, что набоба видели в городе, там — что он уже далеко. Говорили также, что присланная с севера эстафета принесла губернатору новость о поимке Данду-Пана.
В девять часов вечера наиболее знакомые с делом утверждали, что он сидит уже в городской тюрьме в обществе нескольких воров, прозябающих там более тридцати лет и что завтра рано утром он будет повешен без всяких формальностей, так же как был повешен Тантиа-Топи, его знаменитый товарищ по восстанию на площади Сипри.
Но в десять часов разнесся слух, что узник бежал почти тотчас после захвата; весть эта оживила надежды всех, кого разлакомила двухтысячная премия. На самом же деле все эти слухи не имели ни малейшего основания. Голова набоба стоила по-прежнему две тысячи фунтов, и ее все еще нужно было взять.
Больше всего шансов получить премию было у индуса, который утверждал, что лично знал Данду-Пана.
Не много людей в Бомбейском президентстве могло похвастаться встречей с диким предводителем великого восстания. Севернее и ближе к центру, в Бунделькунде, Уде, окрестностях Агры, Дели, Канпура, Лакнау, на главном театре ужасов, совершенных по приказанию набоба, большинство населения не задумалось бы восстать против него и передать в руки английского правосудия. Мужья, братья, дети, жены несчастных жертв еще оплакивали тех, кого он приказывал беспощадно истреблять целыми сотнями.
Прошло десять лет, но этого было недостаточно, чтобы погасить справедливые чувства мести и ненависти. Поэтому трудно было поверить, что Данду-Пан рискнет проникнуть в провинции, где имя его было ненавистно всем. Если он, как это говорили, перешел англо-китайскую границу, если какая-нибудь неизвестная причина (может быть, новые замыслы о восстании) и побудили его покинуть убежище, куда не могла еще проникнуть англо-индийская полиция, то оставались только провинции Декана, в которых при свободном поле для деятельности он мог еще считать себя в относительной безопасности.
Вероятно, губернатор узнал о появлении Данду-Пана в провинции и тотчас же оценил его голову.
Люди высших классов общества, члены городского управления, офицеры, чиновники мало доверяли справкам, собранным губернатором; слишком часто разносились слухи, что неуловимый Данду-Пан был замечен и даже взят. О нем ходило столько фальшивых новостей, что составилась даже целая легенда о вездесущем набобе и его искусстве проводить самых опытных полицейских агентов.
Но народ поверил объявлению губернатора. Особенно воодушевился прежний пленник набоба бедняга индус. Ослепленный перспективой премии, сверх того, одушевленный жаждой личного мщения, он только и думал о том, как бы поскорее собраться на поиски, и был почти уверен в своем успехе.
План его был очень прост. На следующий день он намеревался предложить губернатору свои услуги; потом, точно разузнав все, на чем основывались сообщения в афише, он рассчитывал прямо отправиться туда, где было замечено присутствие набоба.
Около одиннадцати вечера, вдоволь наслушавшись всевозможных предположений о набобе, которые, перемешиваясь в его уме, еще более утвердили индуса в его намерениях, он решил наконец немного отдохнуть. Другого убежища, кроме барки, причаленной к одному из берегов Дудмы, он не имел, а потому и отправился к ней, не подозревая, что факир шел за ним по пятам, стараясь не привлечь внимания.
На окраине многолюдной части Аурангабада улицы были уже менее оживленны; вообще, это место было своего рода пустырем на окраинах города. Несколько запоздалых прохожих спешили как можно скорее пройти пустырь. Вскоре шум шагов замер, но индус, по-видимому, не обращал внимания на уединенность места.
Факир продолжал следить, скрываясь за деревьями или крадучись вдоль темных стен полуразрушенных строений, разбросанных там и сям. Предосторожность была кстати: луна взошла, и индус мог легко заметить, что за ним следят; слышать же шаги факира не было возможности: он скорее скользил своими босыми ногами, чем шел, и ни один звук не обнаруживал его присутствия на берегу реки.
Так прошло минут пять. Индус машинально шел к барке, в которой привык ночевать, — иначе нельзя было объяснить принятое им направление. Надежда отомстить набобу, который не особенно нежничал в свое время с пленными, делала из него одновременно и слепого, и глухого. Он не заметил, как факир постепенно приближался к нему.
Но вот еще одно мгновение — факир бросился на него с кинжалом в руке, сверкнувшем в слабом свете луны, и индус, пораженный в грудь, тяжело упал на землю. Хотя удар нанесли верной рукой, несчастный был еще жив: несколько неясных слов вместе с волной крови вырвались у него.
Убийца нагнулся, схватил свою жертву, поднял и, обернувшись лицом к свету, произнес зловещим шепотом:
— Узнал ли ты меня?
— Он! — прохрипел индус.
И страшное имя факира стало бы его последним словом, но он был уже мертв от мгновенного удушения.
Секунду спустя тело индуса исчезло в волнах Дудмы.
Факир подождал, пока замрет последний плеск воды, после чего, повернув назад, снова прошел пустыри и быстрыми шагами направился к одним из городских ворот. Но почти перед самым его приходом ворота были заперты. Несколько солдат королевской армии занимали пост, защищавший вход в ворота.
Факир более не мог выскользнуть из Аурангабада тем способом, каким он хотел сделать это раньше.
— Однако мне необходимо уйти отсюда сегодня же ночью, или мне не придется выйти никогда, — прошептал он.
Повернув назад, он прошел путем дозоров вдоль городских стен и, отойдя шагов на двести, взобрался на внутреннюю отлогость рва укрепления, чтобы достичь верхней части вала, гребень которого снаружи возвышался футов на пятьдесят над рвом, отделявшим эскарп от контр-эскарпа.
Это была почти отвесная стена без карнизов и каких-либо точек опоры. Достигнуть дна без риска было невозможно. Веревка, конечно, позволила бы отважиться на попытку спуститься, но пояс, охватывающий талию факира, имел не более нескольких футов длины и не мог дать ему возможность добраться к подножию вала.
Факир на мгновение остановился, осмотрелся и решил, что он должен предпринять. На гребне вала виднелось несколько куполов, образованных листвой и ветвями больших деревьев, окружающих целой рамкой растительности весь Аурангабад. От куполов отделялись длинные ветви, гибкие и прочные, из которых, пожалуй, можно извлечь пользу для того, чтобы достичь дна рва, хотя и с большим риском.
Факир, как только эта мысль пришла ему в голову, не колеблясь, исчез над одним из этих куполов, и вскоре появился снова, снаружи стены, вися на длинной ветви на одну треть от ее начала. Как только ветвь согнулась настолько, что почти касалась наружного обреза стены, факир начал понемногу скользить вниз, как бы спускаясь по канату. Он достиг почти половины высоты эскарпа, но до низа ему еще оставалось футов около тридцати.
