Богуслав Шнайдер - Золотой треугольник
Влага пробуждает жаждущую землю к новой жизни, заставляет затвердевшие семена очнуться. Начинается пора пересадки саженцев, пожалуй самой трудоемкой крестьянской работы на свете. Дети, восседая на хребтах буйволов, кричат от восторга, а взрослые держат в левой руке кустики рисовых саженцев, напоминающих всходы наших злаковых, а правой делают ямку, куда сажают несколько стеблей, следя, чтобы грязь хорошенько затопила нежные корни. Сотни тысяч раз на каждом поле повторяется одно и то же движение, год за годом, поколение за поколением.
После посадки риса наступает короткая передышка. Земледельцы отступают перед ливнями в сухие хижины и только время от времени поглядывают, чтобы их крошечные поля, окруженные низкими запрудами из дерна, были хорошо увлажнены.
В октябре дожди кончаются так же внезапно, как начались. Слабые растеньица налились силой, выросли. Наступает пора созревания. Весь край вокруг меняет окраску — яркая зелень сменяется коричневатым золотом. И вновь на крошечные поля высыпают люди.
Мужчины, проводившие сезон дождей в буддийских монастырях, снимают оранжевое монашеское одеяние. Сыновья, искавшие приработка в городе, возвращаются домой: на счету каждая пара рук. Специальными кривыми ножами срезаются колосья, загорелые руки бьют высохшие стебли о землю или о днища широких корзин, чтобы из высохших метелок высыпались белые зернышки. Урожай должен прокормить не только Таиланд, население которого после конца второй мировой войны выросло с 16 до 40 миллионов. Его должно хватить и на экспорт.
Конец сбора урожая знаменуется густым дымом от костров, превращающих рисовую солому в пепел, удобряющий почву. Почва высыхает, трескается и вновь ожидает человеческих рук. А люди в сотнях деревень тем временем празднуют конец сезона — танцуют и поют.
Техника и поныне не коснулась жизни в долинах, образ мышления и обычаи крестьян почти не изменились. Автомобили проносятся мимо, ни в ком не вызывая зависти. Ни рубашки из ткани, сотканной на современных фабричных станках, ни сандалии на прежде босых ногах почти не изменили быта тайцев: жизнь по-прежнему вращается вокруг семьи, поля и пагоды, не нарушаемая спешкой и сомнениями, честолюбием, страстями и погоней за фальшивыми приманками. Зачем восставать, зачем возвышать голос, если плодородная почва дает столько, что никто не страдает от голода, а уверенность в завтрашнем дне наполняет душу покоем и смирением? Буддизм учит покорности. Различия между богатыми и бедными невелики, а чувство общности устраняет зависть и жадность, гонит прочь дурные мысли. Награда за нетребовательность — душевный покой и жизнь, которая, как и сбор урожая, проходит в неизменном круговороте: рождение, детство, зрелость, старость и смерть.
Время определяется здесь не тиканьем часов, а шумом дождя и солнечным светом, час или месяц — мерила неизвестные. В ритме сбора риса течет и история, направляемая отнюдь не волей правителей, не приездом и отъездом иноземных послов и даже не падением империй. Впрочем, время — не слишком важный фактор и для многих городских жителей.
От Бангкока до Чиангмая 700 километров; автобус мчится на север мимо храмов и развалин древних дворцов, мимо рисовых полей и полицейских постов, в места, где зеленые холмы возвещают о близости Гималаев. Терпеливые крестьяне, которые трудятся на полях, не имеют ничего общего ни с опием, ни с контрабандистами. Богатая и смиренная низменность сменяется строгим, бедным и беспокойным краем гор, где малоплодородная почва и капризы природы способны загнать целые семьи в костлявые объятия голода.
Там, где не растет рис, выращивают мак.
Цветок Севера
— У вас есть свободные комнаты? — спросил я китайца.
В общежитии ХСМЛ[3], судя по названию предназначенном для христианской молодежи, сразу бросалось в глаза, что добродетель обходит этот дом стороной так же, как и христиане. Но китайца, который взял его в аренду, такие мелочи не волновали. Впрочем, и меня тоже. Дело в том, что этот крошечный отель я выбрал не случайно.
В Чиангмае, который называют ключом к «золотому треугольнику» и где торговля наркотиками почти полностью в руках китайцев, подобные отели служат местом, где соприкасаются щупальца купцов и заказчиков — неуверенно, почти что вслепую. В отелях и ночлежных домах обе стороны могут неделями настороженно приглядываться друг к другу, преодолевая — с помощью случайных на первый взгляд словечек и фраз — взаимное недоверие. Дешевые бунгало и гостиницы типа «Солнечный дом» или «Орхидея» показались мне неподходящими для моих целей: в них слишком много иностранцев. Отель «Бан Рим Пинг», напротив, носил слишком местный характер. Я искал китайцев.
— Желаете отдельную комнату или совместную? — спросил хозяин и молча меня оглядел.
— Отдельную комнату, — ответил я.
Спокойнее, если в ваше отсутствие никто не будет рыться в ваших вещах.
Общежитие — два низких деревянных домика с общей столовой — находилось на боковой улочке неподалеку от улицы Мани Нопарат; кругом деревья, тишина. В стеклянном бачке, похожем на аквариум, бурлит охлажденный апельсиновый сок. В большом холодильнике с висячим замком всегда найдутся жестянки с пивом и кока-колой. В плетеных креслах развалилась обычная публика: студенты, проводящие здесь затянувшиеся каникулы, бродяги со всего света, двадцатилетние юнцы и девицы, скопившие денег, чтобы здесь, в Азии, немного покуролесить.
— Питаться будете у нас? — спросил китаец. — Большинство жильцов тут хотя бы завтракают.
— Нет, — ответил я. — Я предпочитаю тайскую кухню.
Китаец с улыбкой поклонился. Оба мы знали, что в любом киоске за углом можно купить еду втрое дешевле, чем здесь.
В одном котле, установленном на двух кольях, варился коричневый суп с мясными фрикадельками в кляре из рисовой муки. От другого приятно пахло подливой, приготовленной из кокосового молока и карри. В следующем котле готовилась «каупат» — рисовая запеканка. Те, кто победнее, покупали тарелку отварного риса и поливали его одной из приправ, стоящих на столе в больших бутылях, например черной «нампла», напоминающей магги, с острым рыбным запахом. Ее готовят из молотых, сильно просоленных и сдобренных кореньями рыб. В течение нескольких месяцев ее хранят в огромных керамических сосудах. К ней добавляют сладкий красный перец или сушеные рачки. Другая приправа к рису — ужасно острая «намприк». Благодаря пикантным добавлениям даже самый обыкновенный рис без мяса может приобретать разнообразный вкус.
