Луи Жаколио - В трущобах Индии
— А между тем, — рассуждал он, — логика может ошибаться только тогда, когда выводы построены на ложных основаниях; в настоящем же случае все основания вполне точны; такое соединение оттенков, ударения, тональности не может встречаться в двух разных голосах… Факт, следовательно, неверен…
Добравшись до этого пункта, Барбассон не останавливался больше. Кто может доказать, что туг был повешен! Негодяй слишком хитер и мог нарочно распространить этот слух, чтобы вернее обмануть своих противников. Он, Барбассон, не присутствовал при повешении, он не может утверждать этого, потому что не видел факта собственными глазами. А раз он не может утверждать, то не может и делать этот факт основанием безошибочного рассуждения… И разве у него нет средств проверить этот факт? Если незнакомец — Кишная, Барбассон сумеет это узнать.
Сделав такое предположение, Барбассон не мог уже оставаться на месте.
Если Кишная был жив и пробрался в Нухурмур благодаря своему переодеванью, погибли все, и принц, и товарищи его, и сам он, ибо туг не мог иметь другой цели, как предать их англичанам… Почем знать, быть может, красные мундиры оцепили уже пещеры! Не было возможности прожить и пяти минут с таким предположением, а потому Барбассон решил немедленно проверить свои подозрения.
План, составленный им, был очень прост; для исполнения его требовалась только ловкость. Принц предоставил свой большой салон членам Совета Семи, которые буквально падали от усталости вследствие продолжительной и быстрой ходьбы, и без всяких церемоний расположились на мягких коврах, разостланных на полу этой комнаты. Ночная лампа, спускавшаяся с потолка, освещала спящих бледным и тусклым светом. Барбассон вошел босиком в комнату гостей; все спали глубоким и спокойным сном. Заметив тщательно место, где находится Кишная, он погасил лампу и лег осторожно подле него; счастливый этим первым успехом, он подождал несколько минут, чтобы дать время пройти легкой дрожи, вызванной волнением. Затем он взял правую руку незнакомца и несколько раз пошевелил ею, как человек, который желает привлечь на себя внимание только того, с кем он хочет говорить; чтобы тот не заговорил сразу громко, он шепнул ему на ухо:
— Кишная! Кишная! Ты спишь?
Сдержанный, таинственный тон этих слов должен был предупредить вопрошающего, что нужно отвечать осторожно. Барбассон с томительной тревогой ждал пробуждения спящего. Если он ошибался, — у него был готов выход: он спросит незнакомца, не желает ли он, чтобы снова зажгли лампу, а последний, не понимая ничего со сна, не придаст значения другим словам, которые слышал. Все это было, впрочем, не важно, если спящий не Кишная. Провансалец спросил вторично:
— Кишная, ты спишь?
Вслед за этим он услыхал слова, сказанные еще более заглушенным тоном:
— Кто меня зовет?.. Это ты, Дамара?
Волнение Барбассона было так сильно, что он не в состоянии был отвечать сразу; сдавленное горло отказывалось ему служить; понимая опасность молчания, он призвал на помощь всю свою энергию и сказал «да» — на что получил немедленный ответ:
— Неосторожный! Не произноси здесь моего имени… Все они считают меня повешенным; если они узнают, кто мы такие, — тогда мы не выйдем живыми из Нухурмура… Что тебе нужно?
— Видишь, — сказал Барбассон с большей уверенностью на этот раз, — они погасили лампу… ты не боишься западни?
— Только-то!.. Спи спокойно и дай мне также покой, я нуждаюсь в отдыхе… Никто ничего не подозревает.
— Ты отвечаешь за нас… я не особенно покойно чувствую себя здесь.
— Да, я отвечаю за всех вас… Спокойной ночи, трус, и не буди меня больше.
И Кишная повернулся в противоположную сторону от мнимого Дамары, а несколько минут спустя спокойное и ровное дыхание его показало, что он опять заснул глубоким сном. Видя, что нет больше никакой опасности, Барбассон тихонько вышел из комнаты и поспешил к себе, где прежде всего ткнулся лицом в воду. Он задыхался… Кровь прилила ему к голове с такою силою, что он опасался апоплексического удара. Благодаря такому обливанию, он успокоился, насколько это было возможно при данных обстоятельствах.
— Ага! Господин Кишная! — сказал он, когда к нему опять вернулась способность говорить. — Вы недовольны, что вас не повесили, и имеете смелость положить голову прямо в пасть волку, как говорил Барнет, обожавший эту метафору… Ну-с, теперь вы будете иметь дело со мной, и на этот раз я вас не выпущу.
Барбассон решил ничего не говорить ни Нане, ни своим товарищам, — он готовил им сюрприз.
На рассвете он вышел прогуляться по берегу озера и вернулся прежде, чем кто-либо заметил его отсутствие. Затем он принялся готовить удочки; в то время как он занимался этим во внутреннем саду Нухурмура, туда пришел туг, который только что проснулся. У последнего также были свои планы; ему очень хотелось знать, почему европеец так странно вел себя по отношению к нему, и туг был доволен, что встретил его одного. К великому удивлению своему, он нашел в нем большую перемену. Барбассон, которому нечего было больше узнавать о нем, был в прекрасном настроении духа и очень любезен.
— Салам, бабу! — сказал он туземцу, как только увидел его еще издали.
— Как ты провел ночь?
Титул «бабу» дастся всегда богатым индусам высокой касты, а потому туг был этим польщен.
— Салам, сагиб! — отвечал он. — Всегда отдыхаешь хорошо под крышей добрых людей… Ты рано встаешь, сагиб, солнце еще не взошло.
— Это самое лучшее время для рыбной ловли, а так как мы уезжаем сегодня, то я в последний раз хочу половить рыбки. Ты занимался когда-нибудь этой забавой?
— Нет; она совсем мне незнакома.
— Ты удивляешь меня, бабу! Это самое приятное препровождение времени, которым занимаются и мыслители, и философы; рука занята, ум же свободно предается самым возвышенным мечтам… Не хочешь ли пройтись со мною к озеру?
«Я ошибся на его счет, — подумал Кишная, — он просто дурак… Как я не догадался раньше! Рыболов! А еще говорили, будто европейцы к Нухурмуре — серьезные противники!»
— Принимаешь мое предложение? — спросил Барбассон.
— Я рад быть тебе приятным, сагиб! — отвечал туг, недоверие которого совершенно исчезло.
— Так идем… Самое время, когда рыба клюет охотно. Обещаю тебе к завтраку блюдо по твоему вкусу.
— А ты разве занимаешься стряпней? — спросил Кишная снисходительным тоном. — «Рыболов и повар, — думал он, — бедный человек! И таким людям поручают охрану Нана-Сагиба… Нет, право, и труда никакого не было завладеть героем восстания после отъезда Сердара… Знай я это…»
— Кухня, бабу, не имеет тайн для меня, — продолжал провансалец, — каждый день я сам приготовляю принцу разные кушанья… Одна прелесть, говорю тебе.
