Тим Северин - Дорогами Чингисхана
Через полчаса они вернулись мрачные, хотя и ведя в поводу лошадей. Пастухи что-то сказали Байяру, и лицо того помрачнело. Ему сказали, что драгоценный штатив, прикрепленный к седлу, пропал. Должно быть, отцепился, когда лошадь скакала среди кустов, и найти его не удалось. Байяр был подавлен. Штатив принадлежал телестудии Монголии, а в стране, где даже самое незначительное приспособление достать невозможно, за такую потерю ждут большие неприятности. Когда привели сбежавшую вьючную лошадь, мы поехали дальше, а Байяр был мрачен, и с лица его пропала обычная сияющая улыбка. Через два часа, после табачного перерыва, Байяр собрался сесть на лошадь и увидел, что штатив висит на своем обычном месте. Пастухи улыбались. Они спрятали штатив, чтобы подшутить над ним. Очевидно, и у сельских монголов, при всей их молчаливости и сдержанности, есть чувство юмора.
Большинство аратов, или пастухов, выглядят так, как их описал еще Пржевальский: «Широкое, плоское лицо с выдающимися скулами, приплюснутый нос, небольшие, узко прорезанные глаза, угловатый череп, большие оттопыренные уши, черные жесткие волосы, плотное, коренастое сложение при среднем или даже большом росте». Народ они простой и дружелюбный, их очень легко полюбить. Они были добропорядочны и обязательны, уважали умение и опыт. Было ясно, что в нашей небольшой группе они принимали старшинство Дампилдоржа, коротко стриженого ветерана. Его ценили за незаурядные способности в обращении с лошадьми, и он как свои пять пальцев знал дикое нагорье Хэнтэй. Именно Дампилдорж задавал темп передвижения. Он решал, когда и где нам устраивать привалы и, кратко что-то проворчав, указывал, что перерыв на отдых закончился и пора садиться на коней и ехать дальше.
Один привал ничем не отличался от другого. Ни слова не говоря, Дампилдорж отворачивал лошадь в сторону от тропы, натягивал поводья и спешивался. Остальные араты поступали так же и двигались вслед за Дампилдоржем, а тот усаживался на землю на одно колено, вытянув вперед прямую ногу, и сразу же принимался рыться в своих вещах в поисках сигарет. Другие погонщики присоединялись к нему, и все рассаживались в точности в такой же позе, образуя тесный кружок хороших знакомых. Они делились друг с другом сигаретами, по кругу отправлялся коробок спичек, очень часто появлялась также и баночка нюхательного табака.
Эти небольшие предметы пастухи возили с собой, засунув за пазуху, за отворот запахивающегося дээла, представлявшего собой по сути один большой карман, и в том, как предлагают и принимают табак, существовали определенные формальности. Вежливость требовала, чтобы предлагавший баночку с нюхательным табаком держал ее правой рукой, причем вытянув правое предплечье и поддерживая локоть левой ладонью. Тот, кто принимает табакерку, делает это тем же самым жестом, потом вертит баночку в руке, восхищаясь искусной отделкой, открывает украшенную орнаментом крышку тонкой лопаточкой и зачерпывает крошечную порцию табака. Табак берут медленными, осторожными движениями, затем пробка возвращается на место, и табакерку возвращают владельцу, вновь правой рукой и в точности теми же ритуальными жестами. Потом первый предлагает свою табакерку следующему пастуху в круге, и так далее. И все время на происходящее смотрят лошади. Пастухи, вместо того чтобы привязать или стреножить животных, обычно держат их за уздечки, и те стоят у них за спинами, точно собаки на поводке. Так что внешний круг, составленный из лошадей, смотрит внутрь тесного человеческого кружка поверх голов погонщиков.
Меня поразило, какое подлинное удовольствие пастухи получают от традиционного стиля и мастерства. Помимо серебряных украшений на седлах, они дорожили всем, что было старым и сделанным по-настоящему умелыми руками. Одного из наших проводников вполне можно было назвать щеголем. Он носил короткую верхнюю куртку из изумительного изумрудно-зеленого шелка, с высоким воротом, отделанным красным узором и отороченным золотой тесьмой. С пояса у франта свисал того же зеленого цвета кисет, и у него была длинная и изящная китайская трубка с малюсенькой чашечкой, которую он раскуривал во время наших привалов. Его нож был не прозаическим перочинным ножом, как у остальных пастухов, это был красивый антикварный кинжал, длинный и тонкий; фамильная ценность хранилась в отделанных серебром ножнах, которые хозяин засовывал себе за спину, за оранжевого цвета кушак. Ножны имели дополнительное двойное гнездо, для двух палочек для еды, из слоновой кости и тоже с серебряной отделкой, а к ножнам тяжелой серебряной цепью крепился древний стальной полумесяц, этот кусок стали, также обильно отделанный серебром, некогда применялся для высечения искр о кремень. Время от времени товарищи франта вертели в руках эти безделушки и восхищались ими, и всякий раз они искренне радовались за своего друга и от всей души поздравляли его с тем, что он владеет предметами, столь искусно изготовленными и имеющими столь долгую историю. Это было примечательно, поскольку противоречило официальной политике Монголии, где, теоретически, подобные ценности должны были давным-давно исчезнуть, как представляющие феодальное прошлое.
К своим лошадям пастухи не выказывали ни жестокости, ни особой привязанности. Животные воспринимались как рабочие инструменты, которые следует сохранять в надлежащем порядке, ведь иначе жизнь скотовода невозможна. У аратов не было автомобилей, а учитывая громадные расстояния, они почти всецело зависели от здоровых и надежных лошадей, пригодных как под седло, так и для работы. Монголы, если могли проехать верхом, пешком не ходили, даже и двадцати шагов, и лошадь всегда была оседлана и готова выехать за пределы гыра. Естественно, заводных лошадей требуется немало, и каждый мог взять столько запасных лошадей, что за редкими исключениями они не видят нужды давать клички своим животным. Но это вовсе не значит, что они неспособны отличить одну лошадь от другой. У многих пастухов есть видавшие виды бинокли или маленькие подзорные трубы, и когда они видят вдалеке табун или группу пасущихся лошадей, то достают из-за отворота дээла оптические инструменты; на расстоянии пяти-шести миль пастухи способны различить всех лошадей в табуне по масти, статям и движениям. Они очень хорошо знают своих лошадей, так как сами растят их, буквально на руки принимая крошечными жеребятами и поднося к матери в первые недели их жизни. Когда дело касается ухода за больной лошадью, монголы редко прибегают к лекарствам и методам современной ветеринарии, но полагаются на освященные веками средства излечения. Если у лошади разовьется гнойник на копыте, они погружают поврежденную ногу в горячую золу лагерного костра. Потертости на спине смазывают простым раствором из соли и воды.
