Игорь Фесуненко - Пост Леонардо

— Послушай, Аруйаве, сколько тебе лет?

— Двадцать.

— Ты — трумаи?

— Да.

— А семья у тебя есть?

— Жена и сын.

— Как зовут?

— Жену — Уанти, сына — Алуари.

— А родители живы?

— Нет.

— Умерли давно?

— Когда мне было полтора года, умер отец. Мать умерла недавно.

— Подожди, подожди. Как, ты говоришь, зовут твоего сына? Алуари?

— Да.

— Стало быть, так звали и твоего отца? (Я знаю об обычае индейцев называть сыновей именами дедов.)

— Да.

— И твой отец случайно не был ли вождем трумаи?

— Да. Он был последним вождем трумаи.

Круг замкнулся... Я вспомнил историю его отца — знаменитого Алуари — вождя трумаи, о котором писали почти все, кто посещал это племя два-три десятка лет назад.

В раннем детстве Алуари был похищен индейцами журуна и вырос в деревне этого племени. Когда он был уже подростком, журуна подверглись атаке суйа. Почти вся деревня была перебита, и в последний момент, когда дубинка уже была занесена над головой Алуари, он крикнул, что он не журуна, а трумаи... В тот период между суйа и трумаи установилось краткое перемирие, и Алуари был помилован. Суйа увели его в свою деревню, и он стал жить среди них. Старики заставили его просверлить уши, как это делают суйа. Потом велели ему просверлить нижнюю губу. Алуари, решивший во что бы то ни стало избежать этих новых мучений, пообещал выполнить требование старцев, но сначала попросил отпустить его на несколько дней в свою родную деревню. Суйа позволили, но решали пойти вместе с ним.

После нескольких дней путешествия на лодке они прибыли в деревню трумаи и были встречены как друзья. Алуари ходил по родной деревне и чувствовал за спиной смешки и издевательства: соплеменники не могли простить ему проколы в ушах. Трумаи никогда не делали этого и считали, что уродование ушей унижает индейца. Алуари понял, что стал отверженным гнев вскипел в его душе. Он решил отомстить.

Однажды вечером, когда сопровождавшие его суйа купались в речке, Алуари, спрятавшись за кустами, поразил их одного за другим из своего лука, который никогда не знал промаха. Когда весть об этом дошла до суйа, перемирие кончилось. Вымазавшись черной краской, суйа отправились на войну против трумаи. Это был бой, в котором погибли почти все трумаи. Остатки племени разбежались, найдя убежище в деревнях мейнако и ваура, которые тоже не любили воинственных суйа. Впоследствии остатки трумаи смогли вновь объединиться в деревню — в одну убогую малоку. И вождем был избран Алуари. Ему простили его рваные уши, так как он, по мнению соплеменников, кровью убитых им суйа смыл причиненные ему унижения.

И все же Алуари до конца дней своих оставался грустным: уши не давали ему покоя. И вопреки обычаю трумаи он отпустил длинную шевелюру, чтобы спускавшиеся на плечи волосы закрывали позорные дыры в мочках ушей.

Итак, Аруйаве был сыном Алуари. Последнего вождя трумаи. Мы замолчали, думая каждый о своем. Тоскливо звенели москиты. Ветер шелестел по крыше шалаша. С глухим стуком упал за окном перезрелый плод манго. Пленка в кассете магнитофона кончилась. Пока я возился, доставая новую, Аруйаве закурил. Нажав кнопку, я включил магнитофон. Можно было продолжать беседу.

— А что делает твоя жена?

— Ничего не делает.

В этом он остался верен своим предкам: индеец никогда не признает, что женщина может заниматься чем-то, заслуживающим внимания. Но Аруйаве, с другой стороны, был уже отравлен цивилизацией, и, самое главное, любил свою жену, а поэтому, запнувшись, добавил:

— Она ничего не делает, но занимается по хозяйству: еду готовит, рыбу жарит, которую я привожу. С сыном сидит.

— А ты что делаешь?

— Разное: помогаю Клаудио, наблюдаю за посевом маниоки, езжу на лодке, говорю каждое утро по радио.

— Стало быть, ты уже разбираешься в радио?

— Нет, я только умею включать и выключать. Чинить не могу.

— А мотор у лодки?

— Тоже не могу чинить, — он подумал идобавил: — Пока...

— А если мотор сломается, когда ты далеко от Диауарума?

— Тогда будет плохо.

— А куда ты ездишь на этой лодке?

— Куда Клаудио скажет. Иногда вместе с ним подымаемся по Шингу. Иногда он меня посылает за больным в какую-нибудь деревню. Или на пост Леонардо.

— А сколько человек осталось сейчас в твоем племени?

Он морщит сосредоточенно лоб. Потомговорит:

— Около двадцати...— И добавляет: — Вместе с женщинами.

Вероятно, это короткое замечание: «вместе с женщинами» — было самым убедительным примером того, что Аруйаве окончательно примкнул к «цивилизадо». «Настоящий» индеец никогда не позволил бы себе сказать такое. Я убедился в этом несколько дней спустя, когда, вернувшись на пост Леонардо, стал свидетелем любопытной сцены. К «конторе» Орландо приближалась длинная процессия очередных визитеров из какой-то соседней деревни. Впереди шли женщины с корзинами и мисками на голове и несли младенцев, приютившихся на могучих бедрах матерей. Рядом бежали, путаясь под ногами, детишки постарше. Замыкая шествие, торжественно шли мужчины с луками и стрелами в руках.

— Кто там пришел? — крикнул Орландо, подымая голову от своего канцелярского гроссбуха, в котором он в который раз безуспешно пытался свести концы с концами в тощей смете Парка.

— Это пришли камаюра, — доложил один из болтавшихся вокруг него старожилов поста.

— Сколько их? — спросил Орландо, соображая, что нужно дать команду на кухню, чтобы Сабино позаботился об «усилении» обеда.

Индеец, чрезвычайно довольный возможностью продемонстрировать свои математические способности, высунулся из окна и принялся считать, тыча в воздух черным, заскорузлым пальцем. Он несколько раз сбивался и начинал сначала. От напряжения на лбу у него выступили капельки пота. Сын сельвы, видимо, совсем недавно освоил тайны математики. Наконец мучительный процесс завершился блистательной победой. Повернувшись к нам, он ликующе провозгласил:

— Пришли семь камаюра!

Я недоуменно воззрился на Орландо: мне хорошо было видно, что гостей там не меньше пятнадцати. Орландо понял мой молчаливый вопрос и, пряча улыбку, повернулся к математику:

— Караиба утверждает, что ты ошибся.

Тот побагровел от возмущения, снова воззрился в окно и принялся пересчитывать, нервно взмахивая пальцем.

— Караиба говорит, — сказал ему Орландо, — что к нам пришли две руки и одна нога камаюра...

Математик, не удостаивая меня взглядом, с достоинством пояснил:

— Орландо, там пришли семь камаюра. А остальные — это женщины.

Да, индейцы Шингу никогда не включали женщин в общий «баланс», в «сводку наличного состава» своего племени. В счет всегда шли только мужчины. Так уж повелось испокон веков, и ничего тут не поделаешь. А бедный Аруйаве вынужден был сказать, что в его племени около двадцати человек «вместе с женщинами». Ему, очевидно, никак не хотелось признать, что его народ фактически прекратил свое существование.