Юрий Курочкин - Легенда о Золотой Бабе
— Не обращай внимания. Я дома всегда сам стираю и мою полы. Так и отец делал. Это не женское дело. Стирка и мытье полов — тяжелая работа.
Но чего же тогда смущаться?
В походе он никогда не выделяет меня среди других. Ласковый взгляд его можно поймать только случайно, когда никто, даже я, не может видеть этого.
Мы никогда не разбирались в своих чувствах. Ничего не говорили о них. Мы просто дружим. Но где кончается дружба и начинается что-то другое?... Может быть, это и есть что-то другое? Может, именно это и есть компас жизни?
Компас? Я с отвращением вспоминаю о том, что он лежал в моем кармане. Мысль, что я так и не сумела рассказать о встрече, мучила и угнетала меня. И во сне мне виделся компас, который сам бежал от меня по снежной целине, мигая фосфорной стрелкой. А где-то впереди, невидимый, шел Ярослав и кричал: «Я первый! Я первый!..» Я силилась остановиться и не идти за компасом, но ветер гнал меня в спину и я, сопротивляясь ему, стонала от бессилия.
Проснулась я словно от толчка. В окне было уже светло. Ух, сколько проспала! Тимофей сидел у окна, опершись на локоть, и пристально смотрел на меня.
— Ты что? — спросила я испуганно.
— Видела нехорошее что-нибудь? — спросил он в ответ.— Ну, спи. Ты сегодня новорожденная, тебе можно.
Но я уже наполовину вылезла из мешка и сидела, сжав руки на груди.
— А где ребята?
— Ушли за дровами. Скоро придут. А это тебе от меня, — он протянул мне человечка, искусно сделанного из шишек и прутиков. — Расти большая...
Я закусила губу, чтоб не разреветься.
— Тима! — сказала я тихо. — Я забыла... Не успела... Нет, — не сказала тебе...
— Ну, скажешь потом.
— Нет, нет! — заговорила я торопливо, волнуясь. — Я должна сказать сейчас. Это нехорошо, что я не сказала тебе раньше. Ты выслушай и пойми.
Тимофей не шевельнулся, хотя глаза его посерьезнели.
— Скажи сейчас. Если важно.
— Слушай... Вчера в селении я видела Ярослава Мальцева. Ты его знаешь?
— Знаю. Слыхал. Первооткрыватель-одиночка. Охотник за славой. И что же?
— Он подарил мне компас... Сунул в карман. Вот он.
Тимофей повертел в руках компас.
— Красивая безделушка, но бесполезная. Видишь, стрелка не стальная, а, возможно, золотая.
Стрелка, действительно, беспорядочно бегала.
— И что же? — спросил Тимофей снова, положив компас на окно.
— Ты знаешь... Он сегодня идет на Шаманиху. В день моего рождения. Он хотел назвать ее моим именем, — выдавила я из себя. — Ты не думай, пожалуйста, что я...
— На какую Шаманиху? Причем тут день рождения? — встревоженно спросил Тима. — Что за черт! — выругался он и встал.
Я не отвечала. Тимофей молчал и глаза его наливались тревогой. К утру в избушке выстыло, и я, видимо, поэтому мелко дрожала.
— Вот что... — начал он после длинной паузы. — Надо собрать «военный совет».
12 февраля. 16 ч. 00 м.
Ракета! Наконец-то!
Значит, он прошел опасный участок пути и вышел к Шаманихе. Теперь он дождется Ярослава, предупредит его об опасности и, подав красную ракету, вернется. Обратный путь не страшен — он пойдет по своей лыжне.
Ребята, вдоволь набесившись от радости, занялись делами: Василек и Саша пошли готовить дрова на ночь, а Петро, настроив приемник, чинит рюкзак и слушает концерт по заявкам.
Я успокоилась, душа не болит. Но надо же чем-то заняться, чтобы по-телячьи не запрыгать от радости, не орать песни, не расцеловать чумазого сосредоточенного Петра, склонившегося над своим видавшим виды рюкзаком. Буду опять писать.
... — Надо собирать военный совет, — сказал Тима и встал.
«Члены военного совета» явились немедля, по первому оклику. Они украшали «в честь новорожденной» елочку, растущую около избушки. Войдя, они выстроились у двери и хором начали читать стихотворное приветствие:
Фая Крылова,Честное слово...
Однако, видя наши совсем не праздничные физиономии, в нерешительности остановились.
— Ребята, создалось чрезвычайное положение...— сказал Тимофей глухо.
Избегая смотреть на меня и пощипывая мочку уха (его «пунктик», когда он бывает взволнован), он поведал историю, которая в любое другое время показалась бы увлекательной, а сегодня была страшной.
Вчера в селении от старого охотника он узнал тайну Шаманихи. Уже несколько веков гора считалась у манси священной. На ней было капище какого-то древнего бога. Капище охраняли жрецы, никого не пуская туда. Шаманиху окружали непроходимое болото и густая буреломная тайга. Только тремя тропами можно было пробраться к горе. Но жрецы все тропы «заминировали» — наставили самострелы, капканы, ловушки, волчьи ямы. Шаг вправо, шаг влево от тропы грозил гибелью. Ни один человек, осмелившийся нарушить запрет, не возвратился живым. Не возвратился, в частности, и топограф, лет шестьдесят назад задумавший установить там геодезический знак. Та же судьба постигла в 1920-х годах и молодого заготовителя пушнины, комсомольца, решившего «покончить с религиозным опиумом» и водрузить на вершине красный флаг. Но — странное дело! — комсомольца видели уже возвращавшимся, а до дому он не дошел.
Тайну троп жрецы передавали из поколения в поколение. Знать ее мог только один человек. Чувствуя приближение смерти, он передавал ее другому — давно намеченному и заранее подготовленному человеку. Говорят, что план троп и ловушек на них был нанесен на бересте и хранился у жреца.
В капище за несколько веков должны были скопиться огромные богатства: археологическое серебро, драгоценные меха, золото в монетах и в изделиях, сотни маленьких и больших идолов — деревянных, медных, серебряных, каменных. Говорят, что там хранилась какая-то Золотая Баба. Шаман ежегодно ездил собирать дань с соплеменников, вымогал меха, драгоценности, оленей. Возил с собой этого идола и за целование его взимал дань.
Последний хранитель капища шаманил еще в двадцатых годах. Шел слух, что, собирая дары, он тайно спекулировал золотом и мехами, меняя все это на водку, и стал в конце концов алкоголиком. С его именем связывают убийство комсомольца, задумавшего развеять религиозный дурман вокруг Шаманихи и пропавшего без вести в тайге. Но на другой день шамана самого нашли полумертвого, с обмороженными руками. Начиналась гангрена. Врача не было на сотни верст вокруг. Простой пилой ему ампутировали кисти рук. Старик чуть тронулся, но остался жив. Однако шаманить бросил — что будешь делать без рук? Живет и сейчас где-то неподалеку, под присмотром старухи-дочери.
Историю Золотой Бабы я знала. Тимка дал мне тетрадь, куда заносил свои записи об этом идоле. За время похода, на привалах, я не раз перелистывала ее. Да она и сейчас со мной — толстая тетрадь в самодельном переплете. Я ее использую в качестве пюпитра.
