Генри Мортон - По стопам Господа

Затем, в Иерусалиме каждую неделю три святых дня. Мусульмане почитают пятницу, евреи священным днем считают субботу, а христиане — воскресенье. Несколько странный, но восхитительный оттенок придают Иерусалиму абиссинские христиане[3], празднующие Рождество каждый месяц; но, к счастью, это довольно частное предприятие, и оно не ведет к закрытию банков. В таком хаосе священных праздников жизнь банковского клерка в Иерусалиме должна быть едва ли не райской, потому что на Пасху мистер Барклай практически полностью прекращает операции. Священные дни следуют один за другим почти неделю, и мистер Барклай почтительно закрывает ставни банка на еврейский Пейсах, затем на мусульманский праздник Неби Муса и на христианскую Пасху.

Так Иерусалим в повседневной жизни выражает всю сложность великих перекрестков культур. Три основных религиозных потока встречаются здесь и приходят в очевидное смешение, прежде чем распространиться во все концы света.

Послеполуденное солнце заливало светом двор перед Гробом Господним, когда я во второй раз посетил это загадочное скопление церковных строений.

Во-первых, трудно понять его запутанную топографию. Прежде всего, это круглая церковь с Кувуклием — надгробием Христа — в центре. Вокруг нее — просторная галерея для крестных шествий с целой серией часовен. На некотором расстоянии и на 14 футов выше остального пространства церкви находится часовня, возведенная над священной горой Голгофой. С ней связана еще одна церковь, а позади — еще одна часовня, известная как часовня Св. Елены, от которой ступени ведут вниз, к скальной купели, где мать императора Константина обнаружила Крест. Но две основные достопримечательности, на которых выстроен комплекс храма Гроба Господня, — это гора Голгофа, или Кальварий, и могила святого Иосифа Аримафейского — «на месте, где Он был распят».

Церковь производит общее впечатление сумрака и заброшенности. Есть такие темные проходы, что мне приходилось зажигать спички, чтобы найти путь. А степень разрушения камня, дерева и металла повсюду просто фантастическая. Я видел картины, гниющие на холстах, даже холсты, по-прежнему остающиеся на рамах, но полностью выцветшие: последние фрагменты краски отслоились, но еще не осыпались с основы. В камне, в мраморе были заметны повсеместные трещины и сколы. Я подумал: как странно, что предельные формы поклонения могут вызывать тот же эффект, что и предельное небрежение. Храм Гроба Господня оставляет впечатление запущенности и разрухи по очень простой причине: перемещение или замена картины, починка камня и даже ремонт окна в глазах общин обретают такую огромную важность, что возникают бесконечные проволочки, споры, дело откладывается.

Невероятная путаница колонн и проходов, подземных пещер и полуподземных туннелей, — все это накопилось за шестнадцать столетий войн и пожаров! Это исключительная неразбериха, в которой никто не может разобраться за один-два визита. Это настоящий лабиринт переходов и часовен, окружающих три основных святилища.

Я поднимался и спускался по лестницам, ведомый лишь неверным светом мерцающих свечей, исследовал темные галереи и угольно-черные коридоры. Один раз я вынужден был остановиться, наткнувшись на коленопреклоненных францисканцев, которые шли крестным путем, отблески их свечей падали на благоговейные бородатые лица, словно сошедшие со стен дома Эль Греко в Толедо. Первое впечатление от храма — череда пещер с сокровищами. Это совсем не похоже на украшенные римско-католические церкви Италии или Испании. Богатство и пышность здесь явно восточные. Словно наследие Малой Азии, России или Греции, накопленное столетиями, а теперь явившееся взгляду в свете свечей на перегруженных алтарях. Здесь соседствуют искусство и вульгарность. Бесценный потир, дар императора, стоит рядом с чем-то мишурным и дешевым, будто снятым с рождественской елки. Сотни икон отсвечивают старым золотом, на котором видны потеки воска, скрывающие части прямых, строгих фигур святых и правителей в византийском стиле.

Греческие монахи раскачивают кадила, блестящие в свете свечей, и голубоватые облачка дыма поднимаются от курильниц с благовониями, висящими перед иконами и их золочеными окладами. Коленопреклоненные верующие на мраморном полу время от времени простираются ниц перед чередой экзотических ювелирных изделий. Только в часовне францисканцев царит простота, которая обычно ассоциируется с современной западной церковью. Здесь просто и прохладно. В Святой Земле поражает видимое различие между западной и восточной церквями. Те, кто считает, что римская церковь отличается блеском и роскошью облачений и ритуалов, в Иерусалиме могут обнаружить, что католики кажутся умеренными и неброскими «протестантами» — в коричневых рясах, перевязанных веревками, в то время как греки и армяне предстают в алых и золотых облачениях, с крестами из хрусталя и драгоценных камней, в облаках воскуряемых благовоний.

Поднявшись по темной лестнице, я внезапно сам опустился на колени, на мраморный пол, вместе с безмолвной толпой, все держали в руках зажженные свечи. Тот, кто стоял рядом со мной, горестно вздохнул от полноты сердца. Я скосил глаза и увидел черное нубийское лицо, яркие белки глаз, сверкавшие в свете свечей, но так и не смог понять — мужчина это или женщина, так как фигура была скрыта изобильными складками одежды.

Мы стояли на коленях перед алтарем, дрожащим в желтоватом свете и сверкавшем от обилия золотых лампад и икон. Две колонны отделяли эту часовню от соседней, в которой молились францисканцы, поразившие меня набожностью и ясной простотой лиц. Мы образовали две конгрегации, вместе молившиеся и смотревшие в одну сторону, но остававшиеся в разных часовнях.

Это была гора Распятия: Кальварий, самое священное место на земле. Я огляделся вокруг в надежде обнаружить какие-то приметы прежних событий, но все они были стерты навеки под удушающим покровом благочестия. Я стоял на коленях перед часовней Воздвижения Креста; соседняя часовня была посвящена Поклонению Кресту.

Когда толпа поредела, я приблизился к алтарю. Там находился греческий священник, приводивший в порядок свечи: гасивший одни и зажигавший другие. Он сделал мне жест рукой, приглашая подойти ближе, и указал на серебряный диск, по краю которого скопились свечные натеки, а под ним я увидел отверстие в камне: он прошептал, что именно там был водружен Крест Господа. В часовню с молитвами и причитаниями вступили паломники, желавшие прикоснуться к скале дрожащими пальцами; и я пошел прочь, размышляя, что это место нам следует знать лишь в своих сердцах.