Адельберт Шамиссо - Путешествие вокруг света
С последними всемирно-историческими событиями{102} здесь уже были знакомы. Честь их приписывалась исключительно русскому оружию, что проявлялось и в отношении к нам. Само собой разумеется, дружественному флагу и капитану судна, на котором он развевался, были оказаны всевозможные почести; но и в них испанцы не знали ни меры, ни такта; меня удивляло столь странное отношение высших властей провинции к молодому лейтенанту русского военно-морского флота.
Комендант Талькауано подполковник дон Мигуэль де Ривас тотчас же прибыл на борт «Рюрика» и пригласил нас вечером к себе. В Консепсьон был срочно направлен посланец, и вскоре появился адъютант губернатора-интенданта дона Мигуэля Мария де Атеро, а на следуюшее утро прибыл и он сам, дабы нанести лейтенанту Коцебу первый визит на борту корабля. Поскольку, с одной стороны, мы должны были салютовать испанскому флагу, а с другой — губернатору, возникло недоразумение относительно числа залпов для приветствия флага. По этому поводу начались переговоры с испанцами, и те поспешили пойти на уступки. Капитану на борт корабля была прислана почетная охрана из пяти человек и письмо, слова которого звучали по-испански весьма высокопарно и гордо, в то время как смысл был почти пресмыкательский. Перед отведенным капитану домом, где он разместил обсерваторию и с 16 февраля поселился вместе со мной, единственным из всего экипажа, был выставлен почетный караул.
Однако должен представить вам и военных. Вместо подробного описания достаточно сперва рассказать анекдот. Капитан искусно разместил коменданта и его офицеров за нашим плотно заселенным столом. Мы были хозяевами, они — нашими ежедневными гостями, которые очень редко заставляли себя ждать. Комендант дон Мигуэль де Ривас — мы называли его просто Фрондосо, потому что он очень любил напевать: «Nello frondoso d’un verde prado»[5], — не был приверженцем какой-либо политической партии, а был хорошим, веселым человеком, ставшим нашим преданным другом. Однажды, после того как убрали со стола, он хотел выйти из комнаты под руку с капитаном. Его телохранитель решил соснуть после обеда и устроился на пороге за дверью. Любопытно было, как поведет себя Фрондосо. Он подошел к спящему, посмотрел на него, добродушно улыбаясь, а затем осторожно и легко перешагнул и подал руку капитану, приглашая его выйти на улицу таким же способом, не нарушив покоя солдата.
Мы договорились с доном Мигуэлем де Ривасом отправиться 19 февраля в Консепсьон к губернатору с ответным визитом. Однако последний просил капитана отложить его до 25-го, чтобы он мог достойно подготовиться к приему почетных гостей. Порешили на том, что 19-го мы посетим губернатора с дружеским визитом, а 25-го он примет русского капитана с подобающими тому официальными почестями.
Тем временем дон Мигуэль де Ривас вновь пригласил нас на приятный вечерний прием и на бал. В Консепсьоне мы познакомились с первыми людьми провинции: епископом, превосходившим остальных тонким образованием и ученостью; доном Франциско де Ринесом, губернатором Вальдивии; доном Мартином ла Пласа де лос Рейесом и его семью очаровательными дочерями и другими. Я навестил достойного старого миссионера патера Альдая. Он много и охотно рассказывал о красноречивых арауканцах и подготовил меня к тому истинному наслаждению, которое мне предстояло испытать при чтении «Гражданской истории Чили» Молины{103}. Не думаю, что это произведение переведено на немецкий язык, но оно подобно творениям Гомера. Книга повествует о людях, находившихся примерно на том же этапе истории, и об их деяниях, достойных героического времени.
25 февраля при въезде в резиденцию нас приветствовали семью пушечными залпами. Губернатор дал в нашу честь торжественный обед, а вечером устроил блестящий бал. На ночь, как и в первый раз, нас разместили по квартирам, потому что дворец, резиденция губернатора, не был предназначен для иностранных гостей. Стол был богато сервирован, в избытке подавали мороженое.
Епископ, губернатор и капитан Коцебу сидели на почетных местах; епископу прислуживал священник. Под гром пушек и звуки труб произносились тосты. Некоторые из присутствующих выступали со стихотворными импровизациями; стремясь привлечь всеобщее внимание, они стучали по столу и кричали: «Bomba!»[6] Не могу назвать эти экспромты превосходными; выделялись лишь полнозвучные стихи епископа: в весьма удачных стансах он воспел Александра и Фердинанда, Био-Био и национального поэта Эрчиллу{104}.
Весьма забавный эпизод произошел с Хорисом. К одному из поданных блюд ему захотелось добавить уксусу, но на столе его не оказалось. Хорис никак не мог объяснить, что ему нужно. Я сидел поблизости и должен был перевести, но из памяти выпало нужное слово. То, что aceite означает не acetum[7], а «масло», мне было известно; я пытался, демонстрируя большую ученость, образовать испанское слово из oxys[8], но все усилия оказались напрасными. Невозможно было прервать злополучный разговор, приближались новые подкрепления; во главе стола уже почувствовали, что гостям на другом его конце чего-то не хватает и они никак не могут это выразить. Губернатор поднялся, за ним и епископ — потом встали все! Наконец, мне вспомнилось подходящее слово vinagr[9], послали за уксусом, и... река вошла в свои берега. Но когда принесли уксус, виновник этой суматохи уже съел блюдо, для которого тот требовался, и не захотел им воспользоваться.
Вечером на танцы собралось самое изысканное общество; многие дамы были очень красивы и, очевидно, старались произвести впечатление; мне понравилась утонченность их манер.
Капитан пригласил губернатора и все его окружение на ответный прием. Позднее было решено, что праздник состоится 3 марта.
27 февраля испанцы праздновали захват Картахены{105}.
29-го скончался от чахотки матрос — единственный, кто умер во время плавания. Капитан выразил желание похоронить его на общем кладбище по церковному обряду. Он сказал об этом нашему другу коменданту, но тот ответил весьма уклончиво, сказав, что это в компетенции духовных властей. От него зависят только воинские почести, и он готов их соблюсти. К счастью, капитан удовлетворился этим, и к назначенному часу явилась воинская команда, дабы сопровождать гроб. Казалось, весьма рискованно доверять порох этому сброду. Кое-кто из них разряжал ружья прямо во дворе, не особенно заботясь о том, куда стреляет. Наконец они присоединились к траурной процессии, и добрая воля властей была таким образом продемонстрирована. Когда на следующий день наши отправились на кладбище, чтобы установить на могиле сколоченный на корабле греческий крест, то увидели, что могила разорена; кругом валялись опилки, бывшие ранее в гробу. Капитан решил не поднимать шума. Позже, в беседе с доном Мигуэлем де Ривасом, я вспомнил об этом случае. Он ужаснулся злодеянию и даже отступил, крестясь, на два шага.
