Азиатская книга - Александр Михайлович Стесин
Паломничество не паломничество, а расстояние приличное. Пять часов на машине, если без остановок. Соня ехать отказалась. Сказала, что останется в деревне — играть с Садокат и Мишиными дочками. Ей в деревне хорошо. Она уже оправилась после отравления и готова бегать-прыгать с Рокшаной и Зариной. За последние несколько дней она тут вполне освоилась, привыкла спать на курпаче и есть на топчане, а главное — (предмет гордости!) научилась самостоятельно пользоваться «the hole». Так что за нее можно не волноваться. «Я не за тебя, Сонечка, я за Гайрата с Гульчахрой волнуюсь! Не хочу, чтобы они опять вылавливали твои шлепанцы из выгребной ямы». — «Папа! Это же было давно. Три дня назад. А сейчас я уже все умею!» Садо подтвердила: все под контролем, у нее уже и план на день есть. Поведет Соню и Мишиных девочек в самаркандский планетарий. Ну, раз так…
Первая остановка — город Гиждуван, родина Абдул-Халика, знаменитого муршида, жившего в конце XI — начале XII века, основоположника суфийской системы «скрытого зикра» и «одиннадцати принципов тариката». Здесь находится его гробница, а рядом — двухайванное медресе Улугбека с внутренней мечетью и дарсканой. Другая достопримечательность Гиждувана — одна из самых известных гончарных мастерских в Узбекистане. Хозяин, гончар в седьмом колене, в совершенстве говорящий по-русски и по-английски, издалека заприметив заморских гостей, предлагает спонтанную экскурсию, подробно рассказывает и показывает весь процесс. Вот камышовый пух, а вот глина — красная, желтая, белая. Макаем сосуд в жидкую глину — получается терракота. Наносим орнамент. Покрывает глазурью. Обжигаем. В Узбекистане — пять школ керамики. Это — одна из пяти. Все орнаменты строго регламентированы. Придумывать новые рисунки имеет право только старший мастер. Есть такое понятие — «язык узоров». Тайнопись, шифр. Вроде «языка барабанов» у африканцев. Там могли передавать сообщения из деревни в деревню с помощью особого барабанного стука, как с помощью морзянки. Тут то же самое, но с помощью орнаментов. Кто умеет читать на этом языке (в наше время — считаные единицы), сможет многое прочесть. Есть такая история, может, мы слыхали. Про театр Навои в Ташкенте. Этот театр в сталинскую эпоху строили узбекские зэки. Так вот они с помощью языка керамики, которой облицовывали здание, поведали о себе. О своей горькой судьбе. И те, кто пришел в этот театр на открытие, представители узбекской интеллигенции старой формации, еще умевшие читать на языке орнамента, ходили по театру и рыдали. Вот так-то.
После экскурсии — обязательная покупка продукции мастерской. Мы не против: керамика у них красивейшая, да и цены на удивление низкие. Не задирают для иностранцев — почему? Ведь могли бы… Да и не только в этой мастерской. На всех базарах и в сувенирных лавках, когда мы покупали что-нибудь, с нас брали по местным расценкам (то есть вообще ничего). Я удивлялся, что не дерут втридорога. Никак не мог понять причину такой дешевизны. Понял уже в последний день, в Самарканде. Кто-то из продавцов сказал мне прямым текстом: «Мы цены не завышаем, потому что ваш друг нам сказал, что вы его почетный гость». Друг — это Миша-акя. Оказывается, он всем торговцам потихоньку говорил, что мы его гости, и они это уважали и брали с нас как с местных.
Все же неловко, когда за тебя все время платят. В гиждуванской чайхане, где мы обедали, я решил положить конец этому безобразию и хоть один раз заплатить за всех. Понятно, что делать это надо под сурдинку, пока никто не смотрит. Сказал, что иду в туалет, а сам нашел хозяина заведения и попросил у него счет.
— А вам разрешили заплатить? — строго спросил он.
— Нет, конечно, они никогда не согласятся, чтобы я платил. Поэтому я и хочу заплатить втихаря.
— Извините, но в Узбекистане так не принято. Если вы заплатите без их ведома, вы их очень обидите. Я не могу принять ваши деньги.
Сказав это, хозяин заведения тут же побежал ябедничать. «Ваш гость порывается заплатить. Вы же ему не разрешаете, правда?» Теперь я чувствовал себя провинившимся школьником, боялся, что они оскорбятся, разозлятся, кто его знает… Но Камал, задумчиво жевавший зубочистку, только покачал головой: «Не разрешаем».
* * *
На подъезде к Бухаре уже совсем другой пейзаж, чем в окрестностях Самарканда. Там рядом была граница с Таджикистаном, отроги Памира. А здесь начинается полупустыня, свидетельствующая о том, что дальше — Туркменистан, Каракум.
— В Туркменистан не поехал, — говорит Миша. — Туркмен нас не пускал.
— И нас, американцев, тоже.
— Там жесткий, — подхватывает Камал. — Золотой зубы нельзя. Женщина машины ездить нельзя. Лак ногти нельзя.
— Но до граница можно поехал. Хочешь, Саша-акя? У нас друзья там. Мы с Гарик там каждый год табак продавал. Три-четыре раза.
— Куда угодно. Главное, чтобы не было так жарко, — вздыхает Алка.
И вместо Туркменистана мы заворачиваем в ближайший городок, останавливаемся у какой-то лавки, Миша выбегает из машины. Через три минуты возвращается с полотенцем в руках. Занавешивает этим полотенцем Алкино окно со словами: «Узбекский кондиционер». Позже я видел такие же полотенца-занавески и на других машинах.
Еще через полчаса мы в Бухаре. Осмотр достопримечательностей начинается с цитадели Арк и обители бухарских эмиров. За воротами из карагача коронационный зал с колонными айванами, двор визиря-кушбеги, тронный зал, покрытая ковром кирпичная суфа[263]. Архитектурно-художественный музей-заповедник, вобравший в себя всю историю Бухары, начиная с Согдианы. Быт эпохи Саманидов, Караханидов, Тимуридов, Шейбанидов. Сложная схема аппарата государственного управления, от эмира до аксакала. Древняя карта города, где указаны названия не районов, а ремесел: вот тут селились ткачи, там — лощильщики, ювелиры, медники, кузнецы, подковочники, литейщики, гончары, шорники, сапожники, каменщики, плотники, золотошвеи, кожевенники, шагренщики, надкалыватели фисташек. Где, среди всех этих гильдий, жил великий врач и философ Ибн Сина, чьи сочинения я с упоением читал в юности? В Арке можно провести весь день, но это — только начало, дальше больше. Мавзолеи, мечети, ханаки, медресе, торговые купола. Именно в Бухаре, куда отчетливей, чем в Самарканде,
