Вильям (Уильям) Виллис (Уиллис) - На плоту через океан
— Быть может, мертвый...
— Тед, я совершу его!
— Я знаю, что ты это сделаешь, но не хочу, чтобы ты плыл в Австралию, — это слишком далеко. Прошу тебя, обещай мне, что ты не поплывешь в Австралию. Сейчас неподходящее время года для такого рейса! Обещай, прошу тебя! Ведь ты сам не раз об этом говорил последние дни... Я знаю тебя. Если ты что-нибудь начал, то ни за что не остановишься. Ты должен обещать мне, Бил! Острова Самоа находятся достаточно далеко. Ну прошу тебя, обещай!
— Я обещаю тебе. Ладно, я поплыву в Самоа.
— О Бил, я так рада, так рада! Теперь мне будет легче ждать твоего возвращения. Ах, — она опустила голову, — почему женщинам суждено вечно ожидать!..
У моей жены крепкие нервы, но ей пришлось немало пережить за последние шесть месяцев.
— Я буду держать курс на Самоа, Тедди.
— О, как ты меня обрадовал, Бил! Мне будет легче перенести разлуку.
Мы простились в высокой раззолоченной комнате отеля. Нам предстояло еще пробыть некоторое время вместе, но мы знали, что теперь нам придется позировать, улыбаться, напускать на себя счастливый вид и произносить бодрые слова перед микрофоном.
Мы спустились в ресторан к завтраку.
Часом позже я входил в кабинет коменданта порта Кальяо. Он имел чин капитана перуанского флота. Мы подружились с ним за время моего пребывания в порту.
— Итак, настал торжественный день, — сказал он.
— Да, капитан Маттео. Что, мои бумаги готовы?
— Вот они, готовы и подписаны. — На губах старого морского волка появилась улыбка. — Я написал, что место назначения — Полинезия.
— Я беру курс на Самоа, капитан Маттео.
— Но это вам не удастся, мистер Виллис... — Он снова улыбнулся. — Ведь у вас нет судна, у вас только плот!
— Капитан, пожалуйста, проставьте в документах "Самоа". Это место моего назначения. Плот "Семь сестричек" отплывает из Кальяо в Самоа, как рядовое судно. — И я протянул ему документы.
— Что ж, если вы на этом настаиваете... — И он передал бумаги клерку, чтобы проставить другое место назначения.
— Я не действую наобум, капитан; я возьму твердый курс, как только окажусь в океане, — заявил я.
— Вы уверены в себе, мистер Виллис, — сказал он, пожимая мне руку. — Я буду смотреть в окно, когда вас потащат на буксире. Мой бинокль будет направлен на вас. Всего наилучшего!
От него я направился в морской арсенал. Сотни людей собрались проводить меня. Здесь были ремесленники и рабочие морских доков, мужчины, женщины, дети и множество любопытных из Лимы и Кальяо. В толпе виднелись морские офицеры, сотрудники посольств, консульств и военные атташе. Газеты, журналы и телеграфные агентства прислали своих репортеров и представителей; все они задавали вопросы, надеясь хоть что-нибудь еще выпытать у меня, чтобы разнести сенсацию по всему свету. Фотокорреспонденты вились роем вокруг нас с Тедди, снимая со всех сторон.
Все уже было готово, но они умоляли нас позировать еще для одного последнего снимка. Эти бесконечные повторения прощального объятия стали угнетать Тедди.
— Я больше не могу, Бил, — сказала она, с трудом сдерживая слезы.
— О'кэй, Тедди, теперь уже все! Помни, я совершу это путешествие. Не тужи, малютка. Четыре месяца, самое большее полгода, и я достигну цели!
— Я верю в тебя. — На мгновение она прижалась ко мне, будто хотела удержать меня или отправиться вместе со мною в плавание; этим движением она выразила все, что испытывает женщина в такие минуты и чего не решается сказать на глазах у множества любопытных, перед фотоаппаратами.
Я спустился на плот. Кто-то передал мне Микки, черную кошку, недавно подаренную мне офицерами с базы подводных лодок. Икки, мой зеленый попугай, уже находился на плоту в своей клетке.
Трое матросов, которые должны оставаться на плоту до следующего утра, пока меня не отбуксируют за шестьдесят миль, крепили буксирный конец. В этот миг фотокорреспонденты ринулись с пирса в ожидающие их катера и опять принялись фотографировать нас. Яхты выстроились широким кругом, намереваясь сопровождать меня в море.
— Пора отчаливать, маленький плот, пора в путь!
Я снова осмотрелся вокруг — на борту все в порядке и буксирный конец наготове. Икки сидит у себя в клетке, подвешенной к вантам рядом с кистью зеленых бананов, последним подарком морской базы. Маленький зеленый попугай трудится над кукурузным початком, как будто целую неделю ничего не ел.
Берег, пирс, окружающие нас военные корабли были сплошь усеяны людьми.
Я искал глазами Тедди; она стояла на краю пирса почти прямо надо мной, на расстоянии всего нескольких футов.
— Тедди!
— Бил!
— Помни, я совершу это путешествие!
Какая улыбка! Она пересиливала себя, старалась быть на высоте, улыбаться и ободрять меня на прощанье...
— Отдайте швартовы! [41] — крикнул я матросам, стоящим в толпе людей на пирсе.
Поднялась суматоха. Наконец плот был отвязан. Мы выбрали швартовы и стали медленно отходить от пристани. Фут за футом увеличивалось расстояние между нами и берегом. Один, два, три ярда воды. Путешествие началось!
Медленно, осторожно, боясь удариться обо что-нибудь и повредить снасти, мы при помощи канатов подтягивали плот вдоль стоящих борт о борт эскадренных миноносцев. Я был занят по горло, но время от времени подбегал к краю плота и махал рукой. Мой взгляд был устремлен на Тедди, которая стояла среди красочной, веселой толпы.
Тут мне немного взгрустнулось, потому что плот начал обходить миноносцы и вскоре мы должны были скрыться из поля зрения: я больше не увижу своей маленькой Тедди!
Пароходы давали гудки по мере того, как плот "Семь сестричек" пересекал гавань, идя по брекватору [42] и направляясь в открытое море в сопровождении целой процессии яхт и катеров; гудели рожки и выли сирены. Был полдень. Небо было затянуто серыми облаками, а серый океан был испещрен белыми барашками, южный ветер нагонял волну.
— Mucho viento [43], сеньор Виллис, — сказал стоявший у руля матрос, застегивая куртку и поеживаясь от холода.
— Мне как раз этого и хочется. Крепкий ветер!
Последние яхты и катер с фотокорреспондентами остались за кормой. Позади нас выросла большая волна и подняла "Семь сестричек". Но плот выдержал ее как ни в чем не бывало; казалось, он рожден для моря. Матросы посмотрели на меня, и мы улыбнулись. Час за часом мы все дальше уходили в открытый океан.
Тральщик шел, покачиваясь в темноте впереди нас. Сильный прожектор светил с его кормы. У нас на фока-штаге раскачивался фонарь. Два перуанских матроса спали на бамбуковой палубе, закутавшись в одеяла. Третий сидел, прислонившись к стенке каюты. Штурвал был закреплен. Я сидел у открытой двери каюты и пристально смотрел на огонь тральщика, готовый схватиться за штурвал, если тянущее нас судно почему-нибудь вдруг остановится. Часы шли за часами; всю ночь я наблюдал за тральщиком, пока у меня не заболели глаза. Я опасался несчастного случая: если бы мы столкнулись с кормой "Сан-Мартина", на плоту, вероятно, была бы сорвана мачта. Наконец небо из черного стало серым. Спустя некоторое время тральщик сделал поворот, и капитан крикнул в мегафон, чтобы мы отдали буксирный конец.
