Александр Стесин - Ужин для огня. Путешествие с переводом
Было уже к полуночи, когда мы вышли из «синема бэт» и поплелись искать гостиницу с непроизносимым названием.
– Слушай, Прашант, ты не помнишь, как называлась наша гостиница?
– Я как раз тебя хотел спросить.
– Помню, что было что-то такое с «сенегалом»…
– Погоди, я, кажется, вспомнил: «Амсэгенало».
Быстрая полоска фонарного света легла на нижнюю ветку дерева и соскользнула на землю, как соскальзывает конец белой эфиопской накидки, перекидываемый через плечо.
– «Амсэгенало» – это не гостиница, «амсэгенало» – это «спасибо», – раздался голос из темноты. Мы шарахнулись в сторону. Полночный велосипедист весело звякнул ржавым звонком, обдал нас брызгами грязи и, ныряя обратно в темноту, пропел с карикатурно «американским» акцентом: – Йоу ар уэлкам.
Хорошенькое дело. Значит, названия гостиницы мы не знаем, а дорогу запоминали в дневное время – теперь черта с два найдешь. Где-нибудь в Лагосе или Найроби за такую ночную прогулку мы поплатились бы, как минимум кошельком. По счастью, здесь все спокойнее: местные жители – не сторонники разбоя. Еще Гумилев в своем «Африканском дневнике» отмечал, что «абиссинцы страшные законники». Законники – не то слово. По свидетельству британских журналистов, писавших о голоде в Уолло в начале семидесятых, в тех редких случаях, когда в деревни доставляли провиант, неделями голодавшие люди чинно выстраивались в очереди и ждали своего пайка. При такой законопослушности грабителей можно не опасаться. Но и желающих довести нас до гостиницы тоже что-то не видать. И то сказать, не видно вообще ничего, тьма кромешная.
В эфиопских сказках говорится, что ночь – это время, когда речные змеи выползают на сушу и, стремясь присосаться к звездам, тянутся вверх, пока не превратятся в стебли осоки. Итак, шелест «речных змей», стрекот цикад. Ночь. В мусульманском Харэре мясники кормят сейчас гиен нераспроданным за день товаром (ночное кормление гиены с рук – тоже национальный вид спорта), а беспризорники, ночующие на свалках, жуют кат, чтобы не уснуть и не стать ужином для гиен, которым не досталось мясницких излишков. Стрекот цикад, хохот гиен. Скоро пробудятся школьники и другие ходоки из дальних деревень. Православный священник облачится в «ангельские одежды» (белые панталоны, белая рубаха до колен, белый тюрбан, белая накидка «нэтэла») и начнет приготовления к утренней службе. В одной руке у священника – кадило, а в другой – «чира», плетка из конского волоса на расписной рукояти. На другом конце Африки, в Нигерии и Бенине, с такими плетками ходят колдуны, отмахивающиеся от злых духов. Эфиопский священник отмахивается, в первую очередь, от мух. Но и духи тут как тут, даром что Эфиопия – оплот христианства. Духи докучают эфиопам не меньше, чем нигерийцам. Неистребимые «ванделы», духи-суккубы, проникающие в сны, или просто духи, бытовые демоны «адбар» и «зэр», добрые, злые – они везде. Существует даже целая доктрина, своеобразная «генеалогия морали» в эфиопском фольклоре: не бывает плохих или хороших людей, бывают только плохие или хорошие духи. Духи проносятся через нас, а мы – через них; в большинстве случаев связь человека с тем или иным духом случайна и скоротечна. Для того чтобы дух поселился в человеке, нужны основательные причины. Одна из таких причин – механическая. Пролетая через человека, дух просто-напросто застревает, зацепившись за какой-нибудь орган, путается в кишечных петлях, а высвободившись, не может вспомнить, откуда прилетел и куда лететь дальше. Происходит, так сказать, дезориентация духа в пространстве. Чтобы избежать подобных казусов, необходимо соблюдать меры предосторожности; например, когда открываешь дверь, подождать несколько секунд, уступая дорогу духу, а уж потом пройти самому… Интересно, сколько духов бродит, летает, гоняет на велосипедах в этой темноте?
– Может, поищем какую-нибудь кофейню? – предложил Прашант.
– Где же мы ее найдем в такое время?
– А вон там что?
И впрямь: одинокий огонек для тех, кто ищет пристанища в африканской ночи. Либо публичный дом, либо кофейня.
– Сэлям! – поприветствовал нас ушастый молодой человек, показывая в улыбке щербатый рот, – Энглизоч? Фырэнзаоч? Джерманоч?38 Ю а уэлкам!
– Амсэгенало. Вы не могли бы нам помочь? Мы тут немножко заблудились и никак не можем вспомнить название нашей гостиницы. Она должна быть где-то совсем рядом.
– Гостиница? Есть, да. Рядом, но вам один трудно. Я мог проводить, но я сейчас не мог уходить. Через полчаса жду хозяин. Вы мог ждать полчаса, пить кофе?
Изнутри кофейня мало отличалась от обычной хижины: приземистый бамбуковый столик, рассохшееся бревно вместо скамейки, на полу – джутовая циновка, на стенах – глиняная утварь, тазики для мытья ног и посуды; воздух пропитан дымом эвкалиптовых дров, запахом мокрой шерсти. Ушастый юноша принес нам кофе и, отойдя на несколько шагов, стал наблюдать за нами с видом человека, ищущего случая, чтобы сказать что-то важное. Наконец собрался с духом:
– Меня зовут Алему.
– Очень приятно, Алему. Спасибо за кофе.
– Алему. А вас как?
Мы представились.
– Я знаю много история Бахр-Дар. Хочешь, вам рассказал?
– Расскажи, конечно. Присаживайся.
Присаживаться Алему не стал; наоборот, принял торжественную позу чтеца-декламатора, закатил глаза. «Пой мне, о муза…» В течение следующих двух часов мы услышали две истории. Первая была историей Бахр-Дара и его окрестностей – от царя Гороха до средневекового царя-крестоносца Амдэ-Цыйона I и далее: предания об отцах-пустынниках, богословские диспуты между монахами толка тоуахдо и тыграйской сектой кыбат; нагорный дворец-темница Амба-Гышен, куда эфиопские правители ссылали своих родственников, чтобы исключить возможность дворцового переворота39; реформы поэта-императора Наода, каравшего смертной казнью за наушничество и доносы, а также запретившего профилактическую ссылку возможных претендентов на престол (после смерти Наода «княжеская тюрьма» снова открыла свои двери для царской фамилии); тридцатилетняя война с кровожадным имамом Ахмедом Гранем, сожжение монастыря Дэбрэ-Либанос и мытарства императора-изгнанника Либнэ-Дынгыля. Когда мы дошли до тридцатилетней войны, выяснилось, что Алему помнит все даты сражений, численность войск с каждой стороны, «лошадиные» имена всех расов, деджазмачей и фитаурари40. В какой-то момент мне стало казаться, что я присутствую при рецитации новой «Илиады» – с той разницей, что наш бард вынужден обходиться без лиры и переводить свой эпос на ломаный английский.
Вторая история была биографией самого Алему; ее нам поведал хозяин кофейни по дороге в гостиницу (официанта-сказителя оставили сторожить лавку). Отец Алему был военным при режиме Менгисту. Мать ушла к другому мужчине, когда ребенок был еще в люльке. Бывший офицер Дерга держал сына в ежовых рукавицах, часто поколачивая, чтобы воспитать в нем стойкость духа и приучить к армейской дисциплине. В школе над Алему издевались, друзей не было. В восьмом или девятом классе появилась подруга, которая почему-то сразу не понравилась отцу. Вышла ссора, родитель, как всегда, дал волю рукам, но на этот раз Алему ответил и, высказав накипевшее, хлопнул дверью. С неделю он ночевал где-то на окраине города; наконец, не выдержал, вернулся домой и обнаружил, что входная дверь запечатана. От соседей Алему узнал, что через два дня после его ухода отец покончил с собой.
