Рене де Баржи - В стране минувшего

Две из них, — настигнутые врасплох, упали в воду. Другие все же не стали осторожнее. Очевидно, эти неповинные пернатые ничего не поняли; Леону стало жаль их, и своих выстрелов он не повторял. В течение трех дней и трех ночей плыли таким образом исследователь с негром.

Но характер местности незаметно менялся.

Деревья становились выше, многочисленнее, роскошнее. Трава почти исчезла под их свежей тенью.

Кое-где оставались еще кусты по берегам больших островов, образованных сплетавшейся растительностью.

Продвигаться вперед стало гораздо легче.

Теперь казалось, что проезжали через лес по одной из речек, как это бывает в Америке.

Но вода была везде.

Она просвечивала через листву, между стволами, сквозь густые заросли.

Теперь это было одно из чудеснейших мест.

Беран испытывал блаженство, почти инстинктивное, проезжая в этой приятной свежей тени, под зелеными сводами, между громадными стволами, ветки которых иногда спускались до самой воды…

Необычайным одиночеством веяло от этого пейзажа. В сумерках леса, в переливах света и тени, там, где блестела вода, в торжественном безмолвии, царящем тут, было что-то печальное, пустынное, тоскливое.

Даже Мадемба, до сих пор веселый и беззаботный, был подавлен, мрачен, озабочен.

Таинственная давящая тишина тяготила и это непосредственное создание.

Нигде и никогда Беран не чувствовал себя таким далеким от всех, затерянным, как бы навсегда отрезанным от мира…

Грусть овладела им, он испытывал странную тревогу.

Как всегда в этих широтах, глубокая ночь наступила сразу, без сумеречных переходов. И среди высоких деревьев она, казалось, была еще загадочнее и тревожнее.

Серо-зеленая вода отражала причудливые силуэты, странные тени, забавные отсветы.

И вдруг Беран почувствовал, что тяжелое, необъяснимое беспокойство овладело им.

Если б он мог, он бы немедленно вернулся на пост Инонго, в гостеприимный уют прохладных комнат, в общество Райнара, дружески к нему расположенного. Если б он не сдержал себя, он бы закричал Мадембе, чтоб он поворачивал.

Негр молча продолжал грести. Иногда он вдруг поднимал голову и со страхом и подозрительностью вглядывался в окружающие предметы.

Быть может, его почти животный инстинкт подозревал какую-нибудь опасность?

Беран, удивленный, спросил:

— Что с тобой, Мадемба?

Тот тихо, дрожащим голосом проговорил:

— Мадемба не знает… Мадемба думать, здесь нет хорошо…

Итак, бессознательно негр и утонченно образованный европеец испытывали одни и те же ощущения чего-то нелепого, тревожного, наводящего на подозрение.

Однородность их впечатлений удивила Берана. Чтоб отделаться от томивших его болезненных ощущений, он намеренно громко приказал:

— Бесполезно плыть дальше в такую ночь, Мадемба. Мы остановимся здесь. Мы пообедаем и переночуем среди этих деревьев.

Леон указал на гигантский фикус; его ветви пускали в воде корни, они разрастались в иле, на дне болота, и, в свою очередь, становились стволами, из которых выходили новые веточки.

Это дерево представляло собой нечто вроде потайного убежища, под которым протекала чистая вода.

Мадемба, не говоря ни слова, подвел лодку к одной из этих естественных арок, остановил ее, и в этом защищенном месте можно было не бояться ни диких зверей, ни ветра, ни дождя.

Как бы с усилием Беран встал, взял один из ящиков с провизией и открыл его.

Он не мог освободиться от необычайной тяжести, которая налегла на него.

Он хотел говорить, принудить себя смеяться, вызвать хорошее настроение в своем простодушном спутнике.

Невозможно…

Какой-то внутренний холод, точно саваном, облегал его тело. А в его уме эта глубокая, жуткая ночь воспринималась какой-то таинственной тенью…

Он молча уселся и медленно принялся за еду…

Глава II

КОШМАРНОЕ ВИДЕНИЕ

Они спали по очереди.

Осторожность была необходима.

Конечно, бояться неожиданного появления разбойников или воров не приходилось. Но в этих болотах, где не бывало ни одно человеческое существо, другие опасности подстерегали смелых путешественников. Опасности, порожденные самой природой и животными.

Крокодилы, змеи и другие звери могли появиться и напасть на людей.

Из благоразумия они стерегли друг друга и обычно Беран засыпал первый, а Мадемба бодрствовал. Затем, около полуночи, Леон заменял негра, а тот укладывался на дне лодки и немедленно начинал храпеть.

Уже четвертую ночь путешественники проводили в болоте, и никогда еще на Берана так сильно не действовало окружающее безмолвие и темнота.

Некоторые натуры не могут выносить в одиночестве наступления ночи, но это люди с больными нервами, а Беран к ним не принадлежал. Здоровое равновесие его натуры никогда не знало смутного страха и этой неопределенной тоски.

Недаром он объехал свет, подвергаясь большим опасностям, и страх никогда не колебал его хладнокровия и его спокойной смелости.

Так почему же в эту ночь он испытывал какую-то инстинктивную, тяжелую, нелепую тревогу?

Внутреннее чувство как будто предупреждало его, что ему что-то угрожает.

Но что?

Он этого не знал, и его разум возмущался против этого чисто физического, чисто животного чувства. Он сердился на себя за этот почти ребяческий страх и пытался от него отделаться.

Но окружающая обстановка, несомненно, производила странное впечатление.

К тому же в болоте была исключительная жара, жара непривычная. Не то чтоб она доходила до крайности, но она отличалась от той, которую Беран привык переносить в этом климате.

Обычно палящая жара излучалась сияющим, горячим солнцем в течение дневных часов. Земля насыщалась им и ночью испаряла сырые туманы.

Здесь было совсем по-иному.

Казалось, что жара исходила от самой почвы, от болота, била ключом из недр земли и затем разливалась в воздухе. Беран опустил пальцы в воду — она была почти теплая.

— Любопытно, — прошептал молодой человек.

Затем еще другое явление удивило его. Последние три ночи звери не переставали бродить вокруг лодки с тупой настойчивостью хищников, которые чуют добычу, подкарауливают ее, терпеливо выжидая.

Среди водяных растений светились фосфорическим блеском маленькие глазки крокодила, стоявшего на страже; птицы усаживались в листве кустарников и по временам чистили свои перья, издавая резкие звуки.

А в эту ночь никого не было видно, ничего не слышно.

Напрасно Леон пытливо вглядывался в царящую темноту.