Анджей Стасюк - На пути в Бабадаг
Неуклонно и путано мы продвигались на восток. Немного в стиле Швейка, направлявшегося в Ческе-Будейовице. Мы бежали от дождя в Токае, чтобы попасть под ливень в Будапеште. Сбежали от толпы, хаоса и бездомности Будапешта, чтобы в четыре утра, распрощавшись с высоченным кондуктором, оказаться на вокзале неведомого, довольно крупного города Ниредьхаза. Четыре утра — самое время, чтобы сесть и расплакаться или ехать дальше. К перрону как раз подкатил такой старинный вагончик узкоколейки, что мы не колебались ни минуты. Там стояла настоящая угольная печка, а труба выходила прямо через крышу. Мы Дотащились до Шоштофюрдо, потому что там заканчивался маршрут нашего зеленого паровозика. Шоштофюрдо еще спало. В пять утра курорты выглядят еще более чудно, чем обычные города. За деревьями блестела гладь соленого озера. Старинная водонапорная башня, большие зонтики с надписью «John Bull Pub», резной отель в швейцарском стиле, стоящий именно здесь — на восточной оконечности Большой Венгерской низменности, — сверкающие под утренним солнцем зады лимузинов, вилла в духе китайского соцреализма, шестигранники с табличками — уже не «Zimmer frei»,[30] a «Wolne pokoje»,[31] и никакого движения, никаких звуков, кроме утреннего птичьего щебетания. Только какой-то пес возник неведомо откуда, обнюхал нас и пошел восвояси. Да, обезлюдевшие курорты всегда напоминают декорации. На песчаной улице мы обнаружили пансион. Хозяйка в фартучке подметала лестницу. Мы сказали, что хотим просто выспаться, ничего больше. На смеси английского и немецкого она объяснила, что спать мы можем до пяти вечера, потом начнется дискотека.
Нас разбудили звуки родной речи. Перед пансионом трое приятелей в свободных портках до колен уговаривали подружку: «Анжелика, ну снимай уже, блин, на хуй!» «Так вы встаньте», — отвечала Анжелика, пытаясь поймать в объектив раскачивающуюся троицу. «Да снимай наконец! Мы же стоим!» — отвечали парни, поддерживая друг друга.
Наше путешествие как-то все более утрачивало свою заграничность. На прощание со Шоштофюрдо мы скромно пообедали. На пятачке перед кафе неистовствовала реклама «Спрайта». Из репродукторов несся гангста-рэп, а венгерские парни на скейтбордах катались вокруг огромных зеленых бутылок, мысленно перевоплощаясь в своих черных братьев. За соседним столиком отец семейства твердил официанту по-польски: «Свиная отбивная с картофелем фри… Свиная отбивная с картофелем фри… Отбивнааая!», но, хотя он все повышал голос, идиот венгр не понимал ни слова. Пора было уезжать. Ни в киосках, ни в магазинах я не мог найти «кошутов». Я приохотился к этим сплющенным папиросам по двадцать пять штук в пачке. По моим наблюдениям, эти оранжевые пачки разграничивали провинцию и метрополию, а точнее, потуги на метрополию. В обычных деревнях и земплинских городках их можно было обнаружить на каждом углу. Но в Токае, не говоря уже о Будапеште, «кошуты» отсутствовали.
Примерно так мы и путешествовали. Вместо того, чтобы идти следами, скажем, Кошута Лайоша,[32] мы двигались по пути самых дешевых табачных изделий. Просто Кошут Лайош уцелеет — сохранится хотя бы в названиях улиц, площадей и бульваров, всех этих utca, ter, korut,[33] а папиросы в оранжевых пачках исчезнут вместе с миром, который их курил, подобно тому, как исчезнут заброшенные крестьянские хозяйства, где я чувствовал себя как дома, словно никуда не уезжал. Так я размышлял о своей Европе — о пространстве, в котором вопреки пройденным расстояниям и пересеченным границам, вопреки сменяющим друг друга языкам кажется, что ты едешь из Горлице, скажем, в Санок. Так размышлял я о последнем настоящем мифе, а может, иллюзии, бальзаме на раны бездомности в этом все более беспризорном мире. Конечно, это были мысли идеалиста, тем не менее я предавался им с большим удовольствием где-то между Надькалло и Матесалькой под пурпурным закатным небом. Я воображал, что этот пурпур — зарево пылающей Вены, которая наконец одаряет свои периферии и провинции последним зрелищем и в гигантском аутодафе жертвует своими понтовыми магазинами, витринами на Грабен, своими архетипическими мещанами, прогуливающими по утрам собак, своими воспоминаниями и бесконечной печалью, порывами ветра, налетающими на Хофбург и площадь Марии Терезии и щадящими разве что кафе «Гавелка» да ночную будочку с горячими колбасками на площади Святого Стефана. Таким сентиментальным размышлениям я предавался между Надькалло и Матесалькой, пытаясь спланировать эффектный и героический финал для мира, откровенно рассыпавшегося от старости.
«Маршрут этот славится грабежами и кражами. Даже украинские таможенники порой вымогают у путешественников деньги или конфискуют понравившиеся им предметы». Так гласит путеводитель. Разумеется, нас сразу туда потянуло. Тем более что другого перехода, кроме как в Загонах, между Венгрией и Украиной нет.
Ожидая на станции Загоны поезда через границу, мы произвели необходимые приготовления. Сперва спрятали на дно рюкзака «предмет, который может им понравиться», то есть пятнадцатилетний фотоаппарат «Практика». Затем подготовились к «вымогательству», распихав по карманам всевозможные суммы во всех имеющихся валютах. Тут доллар, там два, тут десятка на случай злостной неподкупности. Кроме того, словацкие кроны, форинты и даже румынские леи — кто знает, что придется по вкусу парням. Для храбрости мы потягивали остатки грушевой палинки, стараясь не думать, что, возможно, это последняя палинка в нашей жизни.
Подошел поезд. Собственно, два вагона плюс локомотив. В первый вагон молодежь грузила товар: стиральные машины, холодильники, плиты, шины, половинки и четвертушки автомобилей и прочие предметы повседневного обихода. Во втором вагоне были мы и сотня других пассажиров. Кроме нас, все говорили по-венгерски, по-украински, по-русски, по-цыгански и — если не ошибаюсь — по-румынски. Напротив сидела женщина. У нее были только паспорт и пятилитровая бутылка масла. Венгры нас проверили, и поезд перекатился через граничный мост на Тисе. Тогда в проходе между вагонами начало что-то происходить. Один бритоголовый бил другого. Потом вмешались девушки, и получилась такая куча-мала, что ничего уже было не разобрать. Однако кто-то, должно быть, проиграл сражение, потому что вскоре одна из девушек вошла в купе и попросила бутылку воды, чтобы привести пострадавшего в чувство и перевязать. Похоже, это был сугубо внутренний конфликт, так что мы спокойно ехали, любуясь пейзажами. Появились украинские пограничник и таможенник. Он небрежно просматривал паспорта и невзначай ставил печати. Я судорожно пытался вспомнить, куда какие суммы запихал. От страха я все забыл и в пиковой ситуации мог, как последний идиот, извлечь, например, полсотни баксов. Пограничники все приближались, а я в легкой панике сжимал в руке пятьсот румынских леев, ровно столько, сколько стоят в Бухаресте спички. Наконец пограничник подошел к нам, и я подал ему паспорта. Едва взглянув на наши документы, он сунул их в карман и сказал по-украински: «В Чопе на вокзале зайдете ко мне».
