Тур Хейердал - Путешествие на "Кон-Тики"
"Президент", - подумал я, собравшись с духом. Но нет. Человек в расшитом золотом мундире предложил мне старинный стул, с прямой спинкой, и исчез. С минуту сидел я на краешке этого стула, затем открылась еще одна дверь, и почтительно склонившийся лакей пригласил меня пройти в большое помещение, отделанное золотом, с золоченой мебелью и роскошным убранством. Слуга исчез так же быстро, как и появился, и я опять сидел в одиночестве на старинном диване и смотрел на анфиладу пустых комнат, видных в распахнутые двери. Было так тихо, что доносился чей-то приглушенный кашель из отдаленной комнаты. Послышались твердые шаги, и я вскочил и нерешительно поклонился представительному человеку в военной форме. Но и это был не президент.
Однако из его слов я понял, что президент приветствует меня и освободится, как только закончится заседание кабинета министров.
Десять минут спустя снова прервали тишину твердые шаги, и в зал вошел человек в золоте и в эполетах. Я проворно вскочил с дивана и низко поклонился. Он поклонился еще ниже и провел меня через несколько залов вверх по лестнице, устланной толстыми коврами. Он оставил меня в маленькой комнате, в которой стояли современное кожаное кресло и диван. В комнату вошел человек небольшого роста, в белом костюме. Я терпеливо ждал приглашения следовать дальше. Но он никуда меня не повел, а лишь любезно поклонился, продолжая стоять. Это был президент Бустаманте и Риверо.
Президент владел английским языком вдвое лучше, чем я испанским, и когда мы приветствовали друг друга и он жестом предложил мне сесть, наги словарный запас был полностью исчерпан. При помощи знаков и жестов можно многое объяснить, но нельзя получить разрешение на постройку плота на территории военно-морского порта в Перу. Мне было ясно лишь одно - президент ничего не понял из того, что я говорил. Через несколько минут он встал, вышел и вскоре вернулся в сопровождении министра авиации. Министр авиации генерал Ревередо был бодрый, со спортивной выправкой человек, в форме воздушных сил и эмблемой ВВС на груди. Он блестяще говорил по-английски с американским акцентом.
Я извинился за недоразумение и сказал, что хотел просить о допуске не на территорию авиапорта, а на территорию морского порта. Генерал, смеясь, пояснил, что его пригласили лишь в качестве переводчика. Постепенно, слово за словом, и моя теория была переведена президенту, который слушал очень внимательно и задал мне через генерала Ревередо несколько пытливых вопросов. В заключение беседы он сказал:
- Если острова Тихого океана действительно были открыты жителями Перу, то для Перу ваша экспедиция представляет большой интерес. Скажите, чем мы можем вам помочь, и мы постараемся удовлетворить вашу просьбу.
Я попросил разрешения на постройку плота на территории военно-морского порта, доступа в мастерские верфи, предоставления складского помещения, беспошлинного ввоза снаряжения в Перу, права пользоваться сухим доком, разрешения привлечь к постройке плота рабочих верфи и, наконец, предоставления нам буксира, который вывел бы плот в открытое море.
- Что он просит? - спросил так выразительно президент, что даже я понял.
- Пустяки, - коротко ответил Ревередо, а президент удовлетворенно кивнул головой.
Ревередо еще до того, как закончилось наше совещание, пообещал мне, что президент лично даст указание министру иностранных дел, а военно-морской министр Нието получит полную свободу действий в предоставлении нам всей той помощи, о которой я просил.
- Да сохранит вас бог! - сказал генерал, смеясь и качая головой.
Вошедший адъютант проводил меня до часового, В тот же день газеты Лимы сообщили своим читателям, что в скором времени из Перу отправится на плоту норвежская экспедиция; одновременно они известили, что шведско-финская научная экспедиция закончила свою работу по изучению жизни индейцев бассейна Амазонки. Двое из шведских участников экспедиции поднялись в каноэ вверх по рекам до Перу и только что прибыли в Лиму. Одним из них был Бенгт Даниельссон из Упсальского университета, собиравшийся изучать быт горных индейцев Перу.
Я вырезал из газеты заметку и принялся писать Герману письмо относительно места для постройки плота, когда кто-то постучал в дверь моего номера. В комнату вошел высокий загорелый парень в костюме для тропиков, и когда он снял свой белый шлем, то мне показалось, что его огненно-рыжая борода обожгла ему лицо и опалила волосы на голове. И хотя я знал, что он прибыл из глуши джунглей, казалось, что настоящее его место не там, а в читальном зале.
"Бенгт Даниельссон", - подумал я.
- Бенгт Даниельссон! - представился вошедший. "Наверно, узнал о нашем плоте", - подумал я и предложил ему сесть.
- Я только что узнал о ваших планах путешествия на плоту, - сказал швед.
"И пришел, чтобы разгромить мою теорию - ведь он этнограф", - снова подумал я.
- Я пришел просить вас, чтобы вы взяли меня с собой в экспедицию, - миролюбиво сказал швед. - Теория переселения меня интересует.
Я знал о нем, что он ученый и прибыл сюда прямо из джунглей. Но если швед решил отправиться в экспедицию на плоту в компании пяти норвежцев, то он явно был не из трусливых. А кроме того, даже внушительная борода не могла скрыть его мирный характер и веселый нрав.
У нас не хватало одного человека, и Бенгт стал шестым членом команды. Он был единственным среди нас, говорившим по-испански.
Через несколько дней пассажирский самолет с рокотом летел на север вдоль побережья, и я снова с уважением смотрел вниз, на бескрайное голубое море. Казалось, что оно свободно парило в мировом пространстве. Скоро мы, шестеро, как микробы на маленькой соринке, будем на плоту здесь, где так много воды, что казалось - она затопила все, что было за горизонтом на западе. Мы будем в нашем узком мирке, не имея никакой возможности уйти друг от друга. В настоящий момент нас разделяли большие пространства. Герман был в Эквадоре, где ожидал прибытия плотов. Кнут Хаугланд и Турстейн Раабю только что прибыли в Нью-Йорк. Эрик Хессельберг плыл на пароходе из Осло в Панаму. Я летел в Вашингтон, а Бенгт сидел в гостинице в Лиме и ожидал нашего прибытия.
Участники экспедиции не знали друг друга. У всех были разные характеры. Поэтому очень не скоро надоедят нам на плоту те истории, которые мы будем рассказывать друг другу. Никакие штормовые облака и никакое давление, сулящее ненастье, не были для нас так опасны, как подавленное моральное состояние. Ведь мы, шестеро, в течение многих месяцев будем совершенно одни на плоту, и при таких условиях хорошая шутка зачастую не менее ценна, чем спасательный пояс.
