Теофиль Готье - Путешествие в Россию
Сначала проходит церковная служба в часовне дворца. Встав подальше от колонны, я с уважением и интересом наблюдал ритуал этого неизвестного мне богослужения, отмеченного печатью таинственного восточного величия. Время от времени, в положенные моменты священник, почтенный старец с длинной бородой и длинными волосами, как волхв, с митрой на голове, облаченный в твердый от вышивки серебром и золотом стихарь, поддерживаемый двумя церковными служками, выходил из алтаря, врата которого открывались, и старческим голосом, но еще очень отчетливо и ясно произносил священные слова. В то время как он читал свои молитвы, в алтаре сквозь сияние золота и свечей видны были император и члены его семьи. Затем золотые врата вновь закрывались, а служба продолжалась перед сияющим иконостасом.
Певчие в парадных одеждах из бархата с золотыми галунами сопровождали службу и с чудесной точностью русских хоров подхватывали гимны, в которых можно было бы отыскать многие мелодии утерянных старинных греческих музыкальных тем.
После службы царский кортеж отправился через залы дворца к месту крещения или, скорее, освящения Невы. Император, великие князья в военных мундирах, служители церкви в облачениях из золотой и серебряной парчи, в красивых священнических одеждах византийского покроя, пестрая толпа генералов, офицеров высших чинов, проходя в залах сквозь плотную массу выстроенных в линии войск, являли собою великолепное и впечатляющее зрелище.
На Неве, напротив Зимнего дворца, у самой набережной, с которой его соединяла покрытая ковром лестница, был воздвигнут павильон или, скорее, часовня с легкими колоннами, поддерживающими решетчатый купол, покрашенный в зеленый цвет. Под куполом, окруженный лучами, парил Святой Дух.
Посередине площадки под куполом был устроен обрамленный перилами колодец-прорубь. На Неве в этом месте прорубили лед. Линия расставленных далеко друг от друга солдат ограждала на реке свободное пространство вокруг часовни. Положив около себя каски, солдаты стояли с непокрытыми головами, ноги их были в снегу; они держались совершенно неподвижно, так что их можно было принять за придорожные столбы.
Под самыми окнами дворца, сдерживаемые всадниками, били копытами землю лошади черкесов, лезгин и казаков, входивших в эскорт императора: очень странно видеть среди самой высокой цивилизации — не на ипподроме и не на подмостках сцены — прямо-таки средневековых воинов в кольчугах, вооруженных стрелами и луками или одетых по-восточному. Вместо седла они сидели на персидских коврах, вместо сабли бряцали дамасскими изогнутыми клинками, исписанными стихами из Корана. Подобные персонажи могли бы входить в кавалькаду какого-нибудь эмира или калифа.
Какие воинственные и гордые лица, какая дикарская чистота типов, какие тонкие, изящные и нервные тела, какое изящество движений! А костюмы особого покроя, приятных тонов, так хорошо пригнанные и подчеркивающие всю красоту человека! Цивилизованные люди полностью утратили чувство костюма.
Кортеж выехал из дворца, и из моего окна сквозь двойные рамы я увидел, как император, великие князья, священники вошли в часовню, которая вскоре наполнилась людьми до отказа, так что с трудом можно было проследить за жестами священников, отправлявших службу над прорубью. Выставленные на другом берегу, на Биржевой набережной[37], пушки палили поочередно в кульминационные моменты службы. Большой шар голубоватого дыма, пронизанный молниями, рассеивался между снежным ковром реки и серо-голубым небом, затем слышен был взрыв, от которого дрожали стекла. Выстрелы раздавались один за другим совершенно регулярно. Как все, что представляет собою силу, пушки обладают элементами одновременно чего-то ужасного, торжественного и веселого. Их гремящий в сражениях глас прекрасно сочетается с праздниками. Пушки привносят в праздник ту частицу радости, которая была неизвестна древним, не имевшим ни колоколов, ни артиллерии… Грохот! Только он может говорить при большом стечении народа и быть слышим среди необъятных просторов.
Церемония окончилась, войска прошли парадным маршем, зеваки мирно разошлись, без заторов, без свалки, по обычаям самой спокойной в мире русской толпы.
Глава 5. Бега на Неве
— Так что же! Не возвратимся ли мы наконец домой? Право, не совестно ли держать меня так долго на улице, да при такой погоде! Вы, видно, поклялись, что я отморожу себе нос и уши?
— Мы обещали вам русскую зиму, вот мы вам ее и показываем. Да сейчас не больше семи-восьми градусов мороза, мягкая, почти весенняя погода, и самоеды, стоявшие стойбищем на льду реки, ушли. Им было слишком жарко. Не волнуйтесь и смело следуйте за нами. Тройка подана. Лошади нетерпеливо бьют землю копытами.
Сегодня бега на Неве. Не упустим случая узнать, что такое северный спорт с его изыском, особым изяществом и странностями. Здесь разжигаются не менее бурные страсти, чем на английских или французских спортивных состязаниях.
Невский проспект и улицы, выходящие на большую площадь с Александровской колонной посередине, этим гигантским монолитом из розового гранита, превосходящим колоссальные египетские монументы, во время бегов представляют собою чрезвычайно оживленное место, примерно как у нас на Елисейских полях, когда стипль-чез[38] призывает на бега все фешенебельные кареты Парижа.
Потряхивая санями, проезжают тройки, лошади несутся веером, и каждая в своем беге. Скользят на стальных полозьях сани, запряженные великолепными рысаками, которыми с трудом правят кучера в бараньих четырехгранных шапочках и в синих или зеленых кафтанах. Другие сани (на четыре места) и запряженные парой берлины — коляски, снятые с колес и водруженные на железные полозья с загнутыми концами, — направляются все в одну сторону, образуя как бы стадо более или менее спешащих карет. Иногда встречаются сани, сделанные по старинной русской моде, с кожаным фартуком от снега, натянутым как парус, а везущая их лошадка с растрепанной гривой, идя галопом рядом с рысаком, подвижная и быстрая, пробирается в запутанном лабиринте улицы, осыпая соседей белыми комьями.
В Париже подобные состязания производят большой фурор, создают много шума. Но в Санкт-Петербурге картина, если так можно выразиться, имеет только вид шумной. Снег, словно лежащее на мостовых ватное одеяло, приглушает звуки. На этих дорогах, которые зима вымостила пуховиками, стальные полозья саней шумят не больше, чем алмаз, когда им водят по стеклу. Мужики не щелкают короткими кнутами. Закутанные в меха господа не разговаривают, так как, заведи они разговор, их слова, пожалуй, замерзли бы на лету, как те непристойности, которые Панург однажды встретил, оказавшись на Северном полюсе. В немом снежном вихре лошади и кареты движутся в молчаливой подвижности. Картина, как это ни парадоксально, несколько напоминает Венецию, хотя уж на нее-то что же может походить меньше, чем этот заснеженный город.
