Эжен Сю - Приключения Геркулеса Арди, или Гвиана в 1772 году
Улток не раздевался. Прежде чем заговорить с рабами, он вышел из комнаты убедиться, что их никто не подслушивает: перегородки в местных домах обыкновенно очень тонки.
Внимательно все осмотрев и удостоверившись в безопасности, колонист вернулся, но заговорил все-таки шепотом:
— Где вас поместили? — спросил он Тарпойна.
— В доме рядом с сушильней для кофе, массера, — ответил тот.
— Вас запрут на ключ, это ясно. А что окна?
— Мы подумали об этом, массера. Решеток нет. Если нужно, мы сможем спуститься во двор на поясах.
— Как только вас запрут, спускайтесь и ждите меня у моста.
— Слушаем, массера.
— Но здесь ли Уров-Куров? — сказал колонист себе под нос.
— Перед заходом солнца Уров-Куров с сыновьями были в лесу, массера.
— Откуда ты знаешь?
— Они с сыном спрятались в тростниках у бири-бири и хотели убить здешнего охотника.
— «Серебряную бляху», — пояснил другой мулат, — одного из самых храбрых людей в колонии.
Он имел в виду знак, которым Купидон был награжден за храбрость.
— А ты это откуда знаешь? — удивленно спросил Улток.
— Они не убили «Серебряную бляху», он сам одного индейца ранил, а другого, может быть, убил.
— Сейчас он рассказывал об этом на кухне, — добавил Силиба.
— Проклятые растяпы! — воскликнул колонист и в бешенстве топнул ногой. — Так высунуться! Они все погубят, все! Уров-Куров старый воин, как он мог быть так неосторожен? Все пропало, здешние люди наверняка готовятся к обороне.
— Должно быть, так, массера, — ответил Тарпойн. — В доме неспокойно, и я видел, как через двор идут негры с оружием.
— Чума забери этих индейцев! — в новом приступе гнева повторил колонист. — Такой случай пропал!
— Если хочешь, массера, мы можем поджечь сушильню, — сказал Силиба.
— А в суматохе зарежем Белькоссима, — продолжил Тарпойн. — Без управляющего негры будут все равно, что куры без агарми[9].
— Индейцы прячутся теперь в кофейных деревьях и ждут сигнала, — продолжил Силиба. — Они увидят пламя и придут сюда, а мы выдвинем для них мост.
— Я узнал, где комната молодой хозяйки, — сказал Тарпойн. — Она заперта изнутри, но, — продолжал он таинственно, — на мой голос откроется. Пока тушат пожар, мы с братом похитим бледнолицую барышню. Завтра на рассвете она будет на твоей шхуне, и мы выйдем из бухты Палиест в море. Если за ней приедут к тебе на плантацию, ее там не найдут и подумают, что она в плену у пяннакотавов Уров-Курова.
Покуда рабы излагали этот гнусный план, впрочем, очень мало отличавшийся от того, что придумал сам плантатор, Улток сидел и размышлял.
— А если сушильня не загорится! — грубо ответил он. — А если ее потушат? А если вас поймают при попытке поджога, скоты?
— Ты не отвечаешь за своих рабов, массера, — возразил Силиба.
— Мы не справимся — мы и пострадаем, — продолжил Тарпойн.
— А под пыткой вы не заговорите, не признаетесь во всем? — грозно вопросил Улток.
Эти слова не столько возмутили, сколько огорчили близнецов. Они переглянулись, а Тарпойн, сдерживая волнение, с упреком сказал хозяину:
— Разве Силиба сказал хоть слово, разве дрогнул хоть раз, когда перед тобой, чтобы испытать его мужество, я жег его раскаленным железом?
Он засучил брату рукав куртки и показал глубокий шрам у того на руке.
— А разве Тарпойн, — сказал Силиба, — сказал хоть слово, разве дрогнул хоть раз, когда перед тобой, чтобы испытать его мужество, я сжимал ему голову железным обручем?
Он приподнял брату густые волосы и показал коричневато-красный шрам на лбу. Потом продолжал:
— Тогда, массера, ты тоже боялся, что мы можем заговорить под пыткой, а мы хотели успокоить тебя и доказать, что не выдадим тебя, если нас обвинят в убийстве…
— Тихо! — сказал колонист, грозно глядя на рабов.
— Так пусть массера не укоряет так своих рабов! Им эти упреки неприятны, они их не заслужили.
— Ладно, болваны, ладно. Не заговорите — выполните свой долг, только и всего, — сказал Улток.
Так же, как и укротитель хищных зверей, знающий, что будет растерзан при малейшем признаке слабости, плантатор не показал, что тронут оправданиями своих рабов.
— Что ж, — молвил он со свирепой ухмылкой, — давайте, поджигайте… Чего бояться жечь дрова тому, кто пролил кровь. А как вы это сделаете?
— Сушильня деревянная, — сказал Силиба.
— А наш гамак из хлопка, — сказал Тарпойн.
— А я принес серные фитили, — сказал Силиба.
— Хорошо. Но вы мне отвечаете головой, что ни с белой барышней, ни с индианкой ничего не случится.
— Будь покоен, массера, твои рабы сумеют заговорить огонь, — сказал Тарпойн.
— Молодая хозяйка Спортерфигдта доедет до бухты Палиест свежей, как караибская роза на кусте, — прибавил Силиба.
— Так идите, помогай вам сатана! — сказал Улток.
Оба мулата вышли. Плантатор закрыл дверь на засов и стал беспокойно ходить по комнате.
XII
Купидон
Пока мулаты идут в отведенное для них помещение, мы перенесем читателя в жилище Купидона.
В одних поселениях участь негров была жестока, в других же ей бы позавидовали самые благополучные наши крестьяне. Убедимся в этом, обозрев жилище Купидона.
Дом охотника был выстроен подле вала. Над крышей из листьев латании возвышались кроны апельсиновых деревьев — близ экватора они достигают неслыханной для других мест высоты. Они были покрыты цветами и множеством плодов. Нижние ветви, ломившиеся от тяжести, были подперты длинными шестами.
Вокруг дома был огород, а в огороде на грядках росли ямс, бататы, ананасы, мускусные дыни — превосходные овощи и фрукты, рождаемые этой плодородной землей почти без обработки.
На маленькой клумбе жена Купидона красавица Иезабель сажала еще цветы для букетов в дом. Сам дом был разгорожен надвое: в одной половине — кухня, в другой — спальня.
На кухне, освещенной пучком морского тростника, что дает больше света, чем тепла, сидели Купидон, Иезабель, сын их Квако, красивый негритенок лет десяти-одиннадцати, и веселый барабанщик Тукети-Тук. Купидон пригласил его отведать брафа — нечто вроде рагу из тушеных подорожника и ямса с солониной, копченой рыбой и кайенским перцем, — который мастерски готовила хозяйка дома.
Браф был подан на глиняном блюде собственной работы Купидона. На столе были также острый суп из макельфизи, великолепной рыбы, похожей на лосося, которую варят с нежными стручками ванили, дающей ей особый аромат; большая морская черепаха, запеченная в собственном панцире, политая лимонным соком, посоленная и поперченная; наконец, дагену — печенье из кукурузной муки, разведенной в молоке с медом. Рыбу и черепаху для главных блюд этого ужина поймал не кто иной, как негритенок Квако.
