Ольга Погодина - Золотой фазан
От этих слов мурашки пробежали у Коли по спине. Конечно, слышал он по пути много россказней про уссурийского тигра, отобравшего в здешних местах у мишки его титул хозяина лесов. Сказывали, что зверь этот имеет до полутора сажен в длину, может перекусить ружейный ствол, как спичку, а нагл и хитер настолько, что таскает и давит собак, до которых странно охоч, прямо из сеней, где привязывают их на ночь хозяева. А одному спавшему в своей фанзе у окна китайцу, по рассказу Этолина, тигр вцепился в руку, прорвав бумажное окно и тот остался жив лишь потому, что лежал поперек кровати и застрял в окне, пока остальные на крики не начали стрелять.
«А сколько мы в лесу ночуем, — вдруг появилась противная, трусливая мыслишка, — И в одиночку ходили не боясь. Мамочки, как же теперь-то будет страшно! Как бы Николай Михайлович не заметил того поганого страха — со стыда же сгоришь!»
— Будто уловив его мысли, Николай Михайлович положил ему руку на плечо, заглянул в глаза:
— Боишься, брат? Правильно боишься. И я забоялся. В лесу по одному мы здесь, точно по моей смоленщине, не от храбрости ходили — от глупости моей. Вот эти два несчастных манзы и научили нас впредь быть умней. А значит, и не зазря умерли. Главное во всем, брат — понять, какой урок тебе жизнь преподносит и прочесть его, словно следы на снегу.
Глава 7
Тяготы пути. — Фазаны. — Охота на тигра. — Киты. — Гавань Ольги. — Сиротки. — Обратная дорога на Уссури. — Новый год
— Николай Михайлович, остановиться бы надо, — Коля с трудом разогнул полностью занемевшие пальцы, — Вот, смотрите, полянка какая! И речка рядом…
Что это ты мне все выкаешь? Давно уже говорил тебе!
Смотри, полянка какая… — послушно повторил Коля.
Нет, брат, надо еще пару верст до темноты пройти. Видишь, тучи как низко лежат? Снова метель будет. Прошлой ночью минус восемь градусник показал. Разве кто спал этой ночью толком-то? А даст Бог, на фанзу набредем, хоть отогреемся…
Коля кивнул и потащился дальше. От усталости даже сил спорить не было. После ночевки в лесу на таком морозе, да утренней переправы через речку Та-Удми у него, казалось, даже кости замерзли и скрипели при каждом шаге. Кроме того, на переправе он-таки промочил ноги и, несмотря на то, что тут же сменил портянки, ощущение ледяной воды в сапогах никак не исчезало. Все остальные тоже еле тащились — за весь день после переправы прошли по берегу от силы верст пять. Тропинку почти совершенно занесло, лошади и люди проваливались в рыхлый снег. А до темноты, казалось, еще так далеко!
И все же судьба над ними сжалилась. Уже в сумерках в распадке неподалеку от тропинки завиднелась одинокая фанза. Обрадовавшись, Николай Михайлович тут же свернул к ней и бесцеремонно отворил дверь, не дожидаясь, пока отзовутся. Войдя и отряхнув снег с сапогов, Коля увидел завернувшегося в тулуп старого манзу, смотревшего на них исподлобья и возмущенно лопотавшего что-то по-китайски. Судя по всему, долг гостеприимства тот исполнять совершенно не желал. Однако замерзшие солдаты и ухом не вели, принялись деловито развьючивать лошадей. Манза заверещал что-то, но тут Николай Михайлович, широко улыбнувшись, порылся в кармане и торжественно вручил старику ограрок стеариновой свечи (хороший подарок в здешних местах, поскольку свечи были сильно дороги). Враз успокоившись, манза схватил свечу…и с наслаждением откусил ее, словно вкусную конфету. Коля едва не прыснул со смеху, однако невозмутимое выражение лица Никаоля Михайловича его удержало.
— Шангау. Ша-а-нгау (Хорошо. Очень хорошо!), — приговаривал тем временем манза, счастливо жмурясь и поедая свечу. Николай Михайлович покосился на Колю, сделал страшные глаза, — замри, мол! — и следом протянул манзе кусок мыла.
Манза взял мыло, обнюхал, а потом ловко разрезал мыло на маленькие кусочки и один кусочек медленно отправил в рот с полным удовольствием.
Теперь, удовлетворив свой гастрономический интерес, манза сделался говорлив и приветлив, поставил на огонь кипятку, не переставая расхваливать угощение. Вошедшие солдаты покатились со смеху, но старик не обращал на них никакого внимания. Отпив кипятку, снова уселся на свою лежанку, и желая довершить наслаждение, положил в рот мыла и стеарина сразу, и принялся не спеша жевать, растягивая удовольствие.
— Чисто гурман, ей-богу! — восхитился Николай Михайлович. Отогревшись немного, Коля тоже развеселился, тем более что манза продолжил угощаться подобным образом, пока путешественники не разлеглись на полу на своих вьюках. Уже проваливаясь в сон, Коля так и видел его перед собой: усевшись на корточках у очага, старик с длинной седой косой жмурит припухшие веки и сосредоточенно пережевывает свое угощение…
Ночь у манзы-гурмана придала путешественникам сил. Пройдя еще десять верст вверх по течению Та-Удми, они свернули в горы, и весь остаток дня карабкались к занесенному снегом перевалу.
— Там, за перевалом, уже долина Сучана. Там русские поселения! — говорил Николай Михайлович, сверяясь с картой, и только эта мысль и придавала Коле сил. Однако подъем был так тяжел, что засветло через горы не перевалили, и остались ночевать в лесу. Воды здесь набрать было негде, и пришлось натаять снега, чтобы хоть чаю заварить. Охоты тоже не вышло — Николай Михайлович разве снес из штуцера пару наглых воронов, — их он терпеть не мог, поскольку пару раз наглые птицы утаскивали фазанов, которых охотники оставляли на тропе, чтобы их подобрали идущие вслед солдаты. Костер на таком морозе тоже не приносил большого облегчения — приходилось постоянно переворачиваться, потому что, пока от костра шел жар, другой бок прихватывало холодом. Так и вертелись до самого рассвета на своих лежанках из еловых лап, изредка проваливаясь в дрему.
Ночью пошел снег, а поутру ветер усилился, принеся настоящую метель с пронизывающим ветром. Продрогшие до костей путники поднялись еще затемно, — все равно сна никакого! — и потащились дальше, в полутьме выглядывая заветный перевал. Наконец, лошади пошли быстрей, да и ноги путников будто сами окрепли — дорога пошла вниз. И вот уже с вершины перевала путешественникам открылась долина с извилистой лентой реки и — о чудо! — рассыпанными вдоль ее берега черными точками домов. Остановясь, они несколько минут молча смотрели вниз и Коля слышал, как один из солдат бормочет благодарственную молитву.
* * *Изначально задерживаться больше двух-трех дней в Сучане Николай Михайлович не планировал. Но задержка вышла десятидневная, и виной тому были не болезни или усталость, а необыкновенное обилие фазанов. Нет, не мог Николай Михайлович уехать так просто из этой долины, где фазаны, собравшись в крупные стаи, буквально паслись по окраинам крестьянских полей, нахально забираясь ночевать в сметанные скирды. Отдохнув всего-то день, уже наутро он, взяв с собой Акима и Ласточку, отправился нарушать их вольготное жилье. Пальба, — Коля слышал, — стояла такая частая, что непонятно было, как он успевает ружье перезаряжать. И уже к обеду Николай Михайлович возвратился назад, совершенно счастливый, в сопровождении солдата, тащившего набитый фазанами мешок, — Коля насчитал в нем тридцать восемь штук! Оставив себе тушек пять — шесть, остальное отдали хозяину избы Климу, которого такое занятие гостей более чем устраивало — помимо мяса, жира и пера, охота на фазанов, немилосердно грабящих урожай, воспринималась здесь примерно как истребление крыс, а ружья, дробь и порох были далеко не у каждого. И так оно дальше и пошло.
