Жюль Верн - Плавающий город
При входе в главный салон я увидел новое объявление:
50°8' с. ш.
30°44' з. д.
Пройдено по курсу: 255 миль
Выходило, что наш пароход проплыл уже тысячу сто пятнадцать миль, включая триста десять, отделяющих Фастенет от Ливерпуля. Почти треть пути. В течение всего дня офицеры, матросы, а также пассажиры обоего пола продолжали отдыхать, «подобно Господу после сотворения Америки». В салонах не звучало ни одно фортепьяно. Не расставлялись на досках шахматы, не сдавались карты. В салоне для игр не было ни единого человека. Я воспользовался случаем, чтобы познакомить доктора Питферджа с капитаном Корсикэном. Этот оригинал весьма позабавил капитана, когда поведал о тайнах «Грейт-Истерна». Он вновь попытался доказать, что корабль обречен, заколдован, в результате чего его неизбежно ждет несчастье. Легенда о «замурованном механике» страшно понравилась Корсикэну, который, как и все шотландцы, обожал невероятные происшествия, тем не менее он не мог не высказать определенную степень недоверия.
— Я вижу, — отреагировал доктор Питфердж, — что капитан не слишком верит моим рассказам?
— Слишком… слишком складно звучит! — ответил Корсикэн.
— Быть может, вы поверите, капитан, — продолжал доктор серьезнейшим тоном, — когда лично убедитесь, что по ночам наше судно находится во власти потусторонних сил?
— Потусторонних сил! — воскликнул Корсикэн. — То есть корабль посещают привидения? А вы сами в это верите?
— Я верю, — настаивал Питфердж, — верю тому, что рассказывают люди, заслуживающие доверия. Так вот, я услышал от вахтенных офицеров и кое-кого из матросов, и тут их слова совпадают до мелочей, что глубокой ночью по кораблю бродит призрак, бестелесная фигура. Откуда он появляется? Никто не знает. Куда он исчезает? Тем более никто не ведает.
— Клянусь святым Дунстаном! — воскликнул капитан Корсикэн. — Мы вместе должны его выследить!
— Сегодня ночью? — осведомился доктор.
— Если угодно, то именно сегодня ночью. А вы, сударь, — добавил капитан, обращаясь ко мне, — составите нам компанию?
— Нет, — отказался я, — мне не хотелось бы нарушать инкогнито этого фантома[123]. Более того, я предпочел бы думать, что доктор шутит.
— Я вовсе не шучу, — настойчиво произнес Питфердж.
— Послушайте, доктор, — продолжал я. — Неужели вы всерьез верите в то, что ночью по палубе корабля бродят мертвецы?
— Я всерьез верю в возможность воскрешения из мертвых, — ответил доктор, — и это может показаться тем более удивительно, — поскольку я врач.
— Врач! — повторил капитан Корсикэн и непроизвольно отодвинулся, будто само это слово внушало ему беспокойство.
— Успокойтесь, капитан, — произнес доктор самым благожелательным тоном, — во время рейсов я не практикую.
Глава XV
На следующий день, в первый день апреля, океан выглядел совсем по-весеннему. Он отливал зеленым покровом, как прерии под первыми лучами солнца. Апрель в Атлантике великолепен. Лениво катятся волны, а в молочной дорожке за кормой, точно клоуны, крутятся касатки.
Как только я увиделся с капитаном Корсикэном, он тут же сообщил мне, что призрак, о котором рассказал доктор, не соизволил появиться. Очевидно, прошедшая ночь показалась ему не слишком темной. Мне пришла в голову мысль, что это — законная первоапрельская мистификация[124] доктора Питферджа. Этот обычай, как и во Франции, прочно бытует в Англии и в Америке. Мистификаторы и мистифицируемые всегда находят друг друга. Одни смеются, другие обижаются. Я даже слышал, что обиженные пускали в ход кулаки, однако среди англосаксов за кулачными ударами никогда не следовали удары шпаги. Полагают, что это сопряжено с суровостью наказаний за дуэль. Офицерам и солдатам поединки категорически запрещены, что бы ни послужило их поводом. Человек, убивший другого на дуэли, подвергается судебному преследованию, причем приговор сопровождается поражением в правах. Я даже вспомнил, как доктор назвал мне фамилию офицера, приговоренного к десяти годам каторжных работ за то, что он нанес смертельную рану противнику в поединке, проводившемся строго по правилам. Понятно, что столь жестокий закон полностью исключил дуэль из общественной жизни британцев.
Солнце светило ярко, и полуденные астрономические измерения прошли без труда. Мы находились на широте сорок восемь градусов сорок семь минут и на долготе тридцать шесть градусов сорок восемь минут, пройдя по курсу всего лишь двести пятьдесят миль. Быстрые трансатлантические суда вправе были бы предложить себя в качестве буксира. Это наносило серьезный моральный ущерб капитану Андерсону. Главный механик объяснил недостаточность давления пара плохой вентиляцией в новых топках. Мне же представлялось, что замедленный ход целиком и полностью связан с тем, что диаметр гребных колес неоправданно занижен.
Тем не менее примерно в два часа того же дня скорость парохода заметно увеличилась. Я понял это из поведения влюбленной парочки. Прислонившись к релингу правого борта, они шептали друг другу милые глупости, держась за руки. Улыбаясь, они глядели на клубы дыма, которые столбом поднимались из труб «Грейт-Истерна», окутанных венчиками белого пара. Пара было немного — зыбкое облачко, легкий выдох, — но наши молодые влюбленные это заметили. Нет! Сам Дени Папен[125] так не радовался, когда увидал, как под воздействием пара подпрыгивает крышка его знаменитого котла.
— Дымят! Дымят! — воскликнула юная мисс, глядя на то, как пар обволакивает трубы.
— Пошли глядеть на машину! — позвал молодой человек, прижавши локоть к локтю невесты.
В это время ко мне подошел Дин Питфердж. Мы смотрели, как юная пара скрылась в главной надстройке.
— Как прекрасна молодость! — произнес он.
— Да, — согласился я, — молодость вдвоем!
Мы тоже пошли туда и заглянули в люк машинного отделения. Там, на глубине шестнадцати футов, перед нашими глазами предстали четыре поршня на длинных штоках, двигавшихся по горизонтали навстречу друг другу и каждым движением вбиравших в себя очередную порцию масла[126].
Тут молодой человек достал часы, а девушка через его плечо стала следить за секундной стрелкой. И пока она смотрела на циферблат, жених считал обороты винта.
— Одна минута! — произнесла она.
— Тридцать семь оборотов! — откликнулся молодой человек.
— Тридцать семь с половиной, — счел нужным заметить доктор, который тоже следил за работой машины.
