Георгий Карпенко - Полюс. Неутоленная жажда
В конце марта мы перешли на часовые переходы, проходили уже по десять переходов в день. Перерывы оставили теми же — по десять минут. Скорее всего, это произошло не только из-за облегчения наших нарт, но и из-за все той же овенской ненасытности и желания бросить на весы козырного туза, чтобы раз и навсегда сломать ситуацию. С таким нововведением время как бы уплотнилось, отмороженным мозгам стало легче считать переходы, всего лишь пять до обеда и пять — после. На этой тактике мы выиграли почти полтора часа, хотя последний переход был просто непосильным и растягивался для меня до полутора часов. Я приходил к лагерю в одно и то же время — когда Славка заканчивал раскреплять палатку. Мы приветствовали друг друга хриплыми, громкими возгласами: «Страшному дню 25 марта пришел конец!!!», я отвозил свои сани за заднюю стену палатки (основные оттяжки мы крепили к саням), сбрасывал рюкзак, отстегивал лыжи и буксировочный пояс и буквально падал в палатку, где приступал к пристегиванию внутреннего слоя. За вечерними работами уходило ожесточение, копившееся весь день, — разобраться с ногой конкретно и фундаментально. Нужно было как минимум сменить повязку, и Славка, чтобы я не заливал его коврик кровью, предложил мне отмачивать пальцы в воде и после этого снимать с них бинты. Я грел на примусе кружку воды, сливал ее в свою миску, размельчал в ней таблетку тетрациклина и совал туда забинтованные пальцы. В этот момент, как правило, наступал некоторый ажиотаж, наложение нескольких одновременно выполняемых дел. Мне, нелепо стоящему на одном колене и контролирующему силу давления другой ноги на стенку миски, где происходило очень медленное отмокание ран и бинтов, приходилось заниматься приготовлением «медовухи»: наливать из чайника в кружки кипяток, размешивать там мед, а потом к этой прелести добавлять по ложке спирта. Славка к этому моменту заканчивал две операции — приготовление ужина и считывание с ДРС координат и расстояния, которое мы прошли за этот день. «Медовуха» не жила дольше пяти минут, и, чтобы не загубить вечер, нам обоим нужно было проявить определенную шустрость. Кто-то из нас всегда произносил короткое: «НОРД ПОЛ!», и, стукнувшись кружками, мы выпивали этот горячий, желанный напиток. Дальше я снимал мокрые бинты, тампонировал раны, мазал их «Спасателем», накрывал стерильной салфеткой и надевал носок. Пока я заканчивал с ногой, в освободившуюся миску Славка накладывал мне сублимат и кашу.
После ужина, если хватало сил и элементарной человеческой силы воли, я выдирал из ботинок смерзшиеся войлочные вкладыши — первый и второй слой и, попеременно работая ножом и ложкой, выскребал изнутри сапога конденсат в виде льда и снега. Эту операцию приходилось проводить раз в три дня, в противном случае нога начинала мерзнуть, как говорится, на ровном месте. Конденсат с фантастической быстротой произрастал целыми сталактитами и еще больше стискивал ногу. Внутренние чуни я брал на ночь в спальник, а вторые, толстые, запихивал назад в сапог. В это время Славка, наполовину высунувшись из спальника и время от времени грея кончик своей металлической авторучки в пламени свечи, писал дневник. Я раскатывал свой спальник, потом, как в мешок, всовывал ноги в свой старый, синтепоновый запасной анорак и ужакой лез в спальник, при этом задавая себе один и тот же вопрос: как я мог оставить свои чуни? в каком состоянии нужно было находиться в Хатанге, чтобы совершить такой поступок, ради облегчения веса на двести граммов? И всегда вспоминал их, розовые и теплые, которые смог крепко стоптать за многие походные годы, исключительно выходя из палатки «до ветру».
Слава: «23 марта. Ветер, слегка метет, яркое солнце. Через два перехода, проходя участок торошения, провалился правой ногой в снег, под которым была вода. Промочил только часть вкладышей и верх носков. Весь день довольно сильный ветер. Сегодня часть переходов шли на лыжах — значительно легче для моих связок. Умудрился идти без маски. Фотографировал голыми руками, держась за металлический корпус. Окружающий пейзаж вызывает простые ассоциации: с замерзшей рекой, берегами, озерами… Вечером в палатке довольно полеживали на пене в ходовой одежде, без перчаток. Вот что значит повышение температуры с -46° до -32°. В палатке комфорт, вымыл ноги снегом. Ужин уже не такой туманный. Прошли 19,5 км, 83°02′ с. ш. 95°05′ в. д. До СП 776 км».
Погода в марте была в основном солнечной, морозной, солнце скользило низко над торосами и не давало тепла. Организм реагировал на него однозначно радостно, как и привык по жизни, рассчитывая на гарантированное тепло, и долго не мог осознать, что солнце в это время лишь фактор крепкого, нескончаемого мороза. Мы были единственными живыми существами в этом застывшем мире, к чему невозможно было привыкнуть, не получая подтверждения через живую природу существования собственной жизни. В этом заснеженном, пронизанном ярким светом мире кроме двух человек, медленно пробирающихся через торосы, разводья и ровные поля, не было движения, порожденного жизнью, и даже солнце, равнодушно проходя свой ежесуточный путь, безмолвно демонстрировало отсутствие любой жизни. В этой связи я долго не мог понять, почему ветер, приносящий нам только дополнительные обморожения, все же привносил ощущение непременных изменений. Половину всех солнечных дней тугим, вносившим какую-то динамику в арктическую бесконечность, был только ветер, в основном с северо-востока. Это был третий, такой же одухотворенный, как и мы, персонаж. И тогда солнечно-сонная, пронизанная светом толща неподвижно лежащего на торосах слоя высушенной морозом атмосферы начинала обтекать твою фигуру… Редко ветер набирал силу до такой степени, что сметал снег с неровной поверхности фирна. Но иногда все-таки начиналась низовка. Такая пурга, как правило, шла на усиление и быстро не кончалась. Весь Океан, насколько хватало глаз, представлял собой широкую реку. Белые струи стелились, беспрерывно обтекая неровную поверхность дрейфующих льдов, торосы и заструги. Я видел Славку, по пояс торчавшего из снежной мути, как из облака. Такая пурга текла мимо нас уже третий день, и мы шли на север полуслепые, словно бульдозеры, перетягивая через торосы и наддувы свои тяжелые нарты. Двое суток назад мы ждали скорого прекращения ветра и пытались уловить признаки улучшения, но это было всего лишь пожелание твоего промерзшего как торос организма, жаждущего успокоения. Северо-восточный ветер только усилился, опять не оправдав наших надежд. Теперь мы шли друг за другом по пятам, подхлестываемые ветром, шли как тени в этой белесой мути, постоянно натыкаясь лыжами на невидимые заструги, балансируя между возможностью удержаться или упасть. Это было не движение, а мучение, особенно когда вместо опоры нога встречала пустоту. В такую погоду лед намерзал не только на усах и бороде, но и — самое неприятное — на ресницах и бровях. С ними было трудно расстаться без боли, приходилось как-то приспосабливаться и смотреть сквозь них. А кроме того, не хотелось останавливаться на перерыв между переходами — ветер тут же пронизывал твое тело, как будто на тебе и не было одежды. И мы, похватав из своих перекусных мешков какую-то еду и не успев толком ее разжевать, не дожидаясь окончания перерыва, вставали и шли дальше, медленно ощущая возвращение тепла в закоченевшее тело. Так было 24 марта, в день белой мглы и ветра с северо-востока, мы шли, уже ни на что не обращая внимания, шли как тени, и не было видно ничего вокруг, только неожиданно близко выплывали торосы, мы натыкались на них и часто падали, и по этим волнам шли и шли друг за другом, и никто не мог предложить: «Давай встанем», потому что мы договорились, что нужно идти и делать эти десять переходов, и мы шли. Может быть, благодаря этому вынужденному ритму и концентрации на движении как на единственном источнике тепла в пурговые дни мы проходили почти по тридцать километров за сутки. Вечером в палатке, в момент поднятия кружки с горячей медовухой, после только что произнесенных цифр нашего дневного перехода, мы испытывали фантастическое удовлетворение прожитым днем и результатами продвижения. Славка после одного из таких дней не смог заснуть до утра от радостного возбуждения. Эта пурга началась 24-го, а закончилась 26 марта. За эти дни стрелка термометра впервые поднялась до -29°. Но это все-таки оттого, что была пурга, и мы со Славкой не сомневались, что свои -45° мы еще получим, и не один раз. Заканчивался страшный март, впереди был апрель, с его непременным теплом, месяц из тридцати дней, за которые нам нужно будет преодолеть две трети пути до Полюса. Несмотря на мою отмороженную ногу и тяжелые, медленно теряющие вес сани, наши перспективы рисовались нам вполне радужными. Эта уверенность крепла с каждым днем, мы видели, что наши усилия приносят плоды, что мы нормально продвигаемся, и радовались этому.
