Виктор Ерофеев - Очарованный остров. Новые сказки об Италии
Все. Кажется, мы наконец пришли. Костя уже стоит, облокотившись на деревянные перила, отгораживающие от крутого обрыва длинные плоские ступени, ведущие на виллу. Мы с Робертой подходим и дружно достаем сигареты. Надо отдохнуть перед последним рывком и перекурить. На территории дворца, предостерегает надпись, курение строго запрещено.
Мимо нас, как заведенные автоматы, проходят немцы. Один из них, старик в пигментных пятнах, останавливается, создав затор, и спрашивает по-английски:
— Вы, ребята, откуда?
— Russia, — отвечаю. И, показывая глазами в сторону Роберты: — А она из Италии.
— Moscow? — уточняет немец.
— No, Saint-Petersburg.
— Oh, ja, ja! — с готовностью отзывается немец. — Красивый город! Я знаю… — И проходит мимо, кивая своим каким-то доброжелательным мыслям.
— Еще бы ты не знал, — комментирует Костя по-русски. — Спасибо, дед, за чуткость. Устроили нам, сволочи, блокаду, голодом всех заморили, а теперь…
— Ага, особенно тебя, — говорит Роберта, хлопая его по животу.
— У нее дед воевал в Африке, — поясняет мне Костя. — Хреново, кстати, воевал.
Роберта смотрит на чаек. Она то ли не слышит Костю, то ли делает вид, что не слышит.
И снова смотровая площадка с видом на нефритовое море, усеянное подпирающими горизонт островами. Оскорбительный пейзаж-сон, выставляющий человека со всеми его мыслями, страстями, ревностями донельзя мелочным. Отсюда по приказу Тиберия вниз на скалы сбрасывали преступников. А внизу моряки разрубали изувеченные тела веслами и бросали их рыбам.
Останки дворца, прошитые тонкими розовыми кирпичами, скорее напоминают план, набросок, по чьей-то прихоти ставший трехмерным. Мне отчего-то вспомнился «Догвилль», разыгранный в таких же условных декорациях, закончившийся местью добродетельным подонкам, местью дикой, на которую способны только те, у кого хрупкая измученная душа.
Я брожу среди каменных стен, созерцаю правильную геометрию, стараясь отвлечься от противных мыслей, наседающих, возвращающихся, бегающих по кругу. Если бы я тогда не психанул, если бы взял себя в руки, то мы бы сейчас… Забыть. Забыть. Вот здесь, в этом помещении, Тиберий, возможно, мылся. А в этом, побольше, — наверное, сладострастно оглядывал своих совокупляющихся «рыбок».
Теперь тут камни, песок и редкая трава, пробивающаяся сквозь щебенку. Император не узнал бы местности. Вместо яростного простора, сверлящего зрачок, — открытка, вместо дворца — какая-то разломанная вставная челюсть, вместо умащенных познавших все грани разврата «рыбок» — ходячие ветоши и рыхлые подростки. Рак времени сожрал все. Табакерка Капри, однажды чуть приоткрывшись, теперь захлопнулась навсегда.
— Налюбовался? — Голос Кости возвращает меня из сна. — Слава богу! А теперь — в гостиницу, в душ, в ресторан!
Финал
Мой рассказ слишком затянулся, вытянулся как италийская пальма. И теперь пора заканчивать. Пора нахлобучить верхушку, взять финальный аккорд — любой, пусть даже слегка визгливый и в прошедшем времени.
Когда мы остановились у седьмого по счету ресторана, Костя начал терять терпение.
— Старик, — серьезно сказал он. — Давай ты побыстрее определишься. А то мы с Робертой уже жрать хотим.
Я в ответ поморщился на раскрытое меню. Не объяснять же ему в самом деле, зачем я хожу от одного ресторана к другому. И в эту секунду в глубине зала я увидел того, кого искал. Он сидел за дальним столиком в красной майке. Собственной персоной. Один-одинешенек. Без нее.
— О'кей, — сказал я, стараясь не выдать свое волнение. — Давайте тогда останемся здесь. А то Роберта уже устала.
Роберта ответила мне доброй улыбкой и неопределенно качнула головой.
Мы выбрали столик, и я уселся так, чтобы не упускать из виду красную майку. Надо же… Еще жрет что-то. И с таким аппетитом. Хотя что тут такого? Не сидеть же ему голодным. Интересно, а скоро она вернется?
— Знакомого увидел? — спросила Роберта.
— Для начала по бокалу вина, а? — предложил Костя.
Я молча показал глазами за их спины. Костя и Роберта дружно обернулись.
— Ох ты, надо же, и он здесь, — удивился Костя. — Давай его пригласим, а?
— Не стоит, — твердо сказала Роберта.
— Ладно. Но я хотя бы схожу поздороваюсь. — Костя поднялся. — А то неудобно, я ведь у него учился.
Я потянул Костю за рукав.
— Чего?
— Слушай, спроси, здесь ли Джулия.
Костя скривился.
— Спроси! — поддержала меня Роберта.
— Ладно.
Костя направился в глубь зала.
Подошел пожилой усатый официант, держа наготове блокнот. Роберта произнесла по-итальянски несколько слов. Официант шевельнул усами, что-то записал и отошел с самым серьезным видом.
— Я нам всем белого вина заказала, — пояснила Роберта. — Будешь?
Я кивнул. Тут вернулся Костя.
— Джулии нет, старик. Так что не рассчитывай. Вчера с друзьями умотала в Сорренто на дискотеку, а его тут оставила.
Мимо нашего столика прошли три высокие грудастые блондинки. За ними двигался седой очень смуглый мужчина лет пятидесяти.
— Ишь ты, — усмехнулся Костя. — Все равны, как на подбор, и с ними дядька Черномор.
Мы столкнулись с красной майкой в туалете. Я целый час терпеливо поджидал, пока он туда спустится. Сидел и ждал. Слушал Костины шутки, пил вино, плющил сигареты одну за другой о пепельницу и ждал. Наконец дождался и кинулся за ним.
Он вышел из кабинки, что-то себе насвистывая и застегивая на ходу ширинку. И тут увидел меня, загородившего выход. Узнал, испугался, остановился, справился с ширинкой и начал неуверенно переминаться с ноги на ногу, не решаясь идти в мою сторону. Я скрестил руки на груди и участливо поинтересовался:
— Как жизнь, профессор? Побывали уже на вилле Тиберия?
Повисла долгая тишина. Слышно было, как капает вода в унитазах.
— Это жизнь, понимаете? — выдохнул он наконец, почувствовав, что наше молчание слишком уж затянулось. — Так вышло, поймите. Я был тогда очень одинок. У меня с книгой что-то не получалось. Я как будто падал с огромной высоты, понимаете?
— Очень даже понимаю. — Я сделал сочувственное лицо. — Вы были одиноки, у вас не получалась книга. Вы начали падать с огромной высоты. Потом приземлились и воткнули член в мою жену. Что ж, бывает…
— Мне правда очень жаль, что так вышло… — Он принялся разглядывать белую надпись UCSB на своей футболке. — Очень жаль. Но жизнь ведь продолжается, верно?
— Угу, жаль, — повторил я и вдруг услышал свой собственный дикий крик, заметавшийся среди кафельных стен. Так могло кричать только раненое животное: — Ни хера тебе не жаль!!
