Петр Якеш - К вулканам Тихого океана
— Садитесь. Дождь ведь. Отвезу вас, куда скажете. Вы здесь впервые? Никогда вас раньше не видел. Меня зовут Рой. Я так рад, что встретил нового человека.
Я объясняю, что ищу автосервис Нга Впма и господина Тэйлора. Мой новый знакомый знает, где находится автосервис, но сначала я должен выпить с ним по кружке пива. Он выращивает кофе, у него небольшая плантация. Это типичный австралиец, и не только по манере одеваться, носить, например, шляпу с широкими полями, но и по отношению к людям. Он общителен, доброжелателен, сердечен. Наконец и мне удается вставить слово.
— Я бы прежде всего хотел поговорить с господином Тэйлором, у него для меня ключи от дома, в которем я буду жить.
— Я так и подумал: вы из университетского домика, что недалеко от автосервиса. Там столько уже людей перебывало. Поживут дня два, а потом едут в горы. Хорошие люди, но мало пьют пива. Большей частью европейцы. Вы ведь тоже не австралиец?
— Я тоже хотел бы скорее в горы, лучше всего в окрестности вулканов Хагена, Гилуве и Джалибу. Сначала думаю поехать по шоссе до Тамбула, потом до Менди, а может быть, и до Джалибу.
Господин Рой слегка хмурится.
— Вы давно водите машину? Не боитесь забираться в такие глухие места?
Я отвечаю, что сижу за рулем меньше года, а раньше ездил на мотоцикле. Он неодобрительно качает головой.
Вот мы и у цели, я благодарю господина Роя и недоверчиво разглядываю деревянное строение и тесный дворик, где стоят вездеходы. Но все в порядке, мне вручают ключи от дома и «тойоту». Быстро сажусь в машину.
— Капусту купите, приятель, сходите завтра на базар. Таких овощей, как у нас, уверен, вы никогда не пробовали. У папуасов такое терпение! Они следят за каждым огурцом, пока он поспеет, и срывают как раз вовремя. И не пытайтесь здесь заводить огород. Их не переплюнешь, у нас такого терпения нет.
Только мы перебрались в маленький домик, в дверь кто-то несмело постучал. На пороге стоял здешний мальчишка в коротких штанах и застиранной рубашке. Прежде чем я опомнился, в руках у меня уже был кусок грязной бумаги, и парень горячо объяснял:
— Господин, я хочу быть вашим хаузбоем. Я умею убирать в доме, стирать, работать на огороде, могу ходить за покупками.
«Хаузбой» — это мальчик на все руки, точнее, домашний слуга. Слуга мне был не нужен, да и Лида не хотела, потому что в Порт-Морсби она месяц жила в доме, где были такие слуги, и видела, как ими помыкают.
— Нет, спасибо, парень. Мы в Маунт-Хагене долго не задержимся, скоро уедем в горы, а пока будем ухолить на целый день собирать камни.
— Господин, я это тоже могу вместо вас делать.
Он ничего не понял. Он не может себе представить белого человека, у которого нет помощника из местных или слуги. Да, мой приятель Гвидо Чиффали был нрав, когда говорил, что чувствует себя обязанным предоставить островитянам возможность хоть немного заработать. Эту обязанность спустя несколько дней взял на себя археолог австралиец Рои Ламперт. Мы поделили с ним домик, и Рои сразу же нанял хаузбоя.
На слугу ложится вся домашняя работа: он стирает, покупает продукты, убирает в доме, моет посуду. В больших городах, например в Порт-Морсби, он и спит в доме белого господина. Точнее, не в доме, а где-нибудь во дворе или на огороде, где он может построить себе маленький домик. Для островитянина быть хауз-боем не просто источник дохода, но и выдающееся общественное положение. И поскольку очень часто он единственный из всей огромной семьи имеет регулярный доход, к нему переселяются другие родственники. Бывает, что в крохотном домишке на огороде живет больше людей, чем в деревне, откуда они пришли. Но это только в том случае, если белый господин проявляет терпимость. Чаще всего хаузбой живет один.
Для белого господина иметь хаузбоя тоже престижно. Без слуги никак нельзя. Поэтому белые женщины, живущие на Новой Гвинее, стали героинями анекдотов, сочиняемых австралийскими и другими журналистами. Они утверждают, что хуже жены, чем белая с Новой Гвинеи, нет: она не может перепеленать ребенка, зато способна выпить столько коктейлей за день, сколько в Европе женщине не одолеть и за месяц. Двадцать долларов в месяц, которые платят обычно хаузбою, — деньги небольшие, но они окупаются сторицей, даже если свою работу он делает не очень умело. Наличие хаузбоя поднимает престиж хозяина в глазах общества. А прогнать его ничего не стоит — достаточно сказать «Раус!» («Вон!»). Пиджин заимствовал это слово из немецкого (heraus).
По совету Роя, который вчера довез меня на своей машине до автосервиса, утром отправляюсь на «превосходный овощной базар». У меня всегда было предубеждение против всяких овощей, которые мне подавали в каком-нибудь общепитовском заведении. Взращенный на обедах в школьных и студенческих столовых, в самых дешевых забегаловках, я высоко ценил домашние воскресные обеды. Однако я так никогда и не научился отличать шницель от котлеты или бифштекс рубленый от шницеля. Когда кто-нибудь дома, в Чехословакии, говорил, что там-то и там-то продавались самые свежие овощи и кочаны капусты килограммов на пять и что за этой капустой женщины специально холили на базар, несколько часов тратя на дорогу, я не верил. Базары в Маунт-Хагене, в Порт-Морсби и, конечно, в Рабауле дали мне понять, как далеко приходится человеку ездить, чтобы оценить то, что есть у него дома. Ни об одном из новогвинейских базаров не скажешь: «Базар как базар, овощи как овощи».
Иностранец, который идет здесь на базар, должен приготовиться к тому, что его будут терпеть там только в силу необходимости. Базар — стихия островитян, и в отличие от арабских или балканских базаров здесь покупателя просто не замечают. На маунтхагенском базаре никто ничего не выкрикивает, не зазывает, не делает ни малейшей попытки продать свой товар. Папуасы сидят, как будто прилипнув друг к другу, перед горками овощей. Или вообще продавцов нет, они беседуют друг с другом в нескольких шагах от своего товара. Главная проблема для покупателя на базаре в Маунт-Хагене — найти, кому принадлежит вещь, чтобы расплатиться за нее.
Товар разложен кучками. Здесь все, что продается, лежит прямо на земле, в Порт-Морсби и в Рабауле тоже лежит на земле, но завернуто в банановые листья или в косички, сплетенные из листьев кокосовой пальмы. Помидоров в кучке обычно двадцать, бананов — десять, кукурузных початков — пять, манго — три. папайя — одна. Цена каждой кучки, что бы в ней ни было, десять центов. Моя попытка заплатить за две кучки одной двадцатицентовой монетой была воспринята владельцем как мошенничество. Наверняка то же самое будет, если предложить две пятицентовые монеты. Просить сдачу или пытаться объяснить, что один двадцатицентовик равен двум десятицентовикам, совершенно бесполезно: даже если объяснение будет выслушано с «пониманием», торговец все равно деньги вернет, и покупатель уйдет ни с чем.
