Николай Максимов - Поиски счастья
«Даже думать об этом невозможно», — рассуждали некоторые чукчи.
«Однако, есть слухи, что Ван-Лукьян — правдивый таньг. Людей от смерти спасает, помогает чукчам и плату никогда не берет, — эти слухи давно растекались по тундре. — Он обещает хорошую жизнь».
«Правильно говорит Ван-Лукьян, — думал Элетегин. — Надо такую жизнь! Также надо убить Гырголя».
Кутыкай и Кеутегин, с которыми ночью беседовал уполномоченный губревкома, переглядывались.
— Старикам не надо будет добровольно умирать, — говорит Кочнев.
В толпе то и дело слышались возгласы удивления.
— Советская власть, — продолжал Кочнев, — русский народ протягивают вам руку братской помощи.
Чукчи сосредоточены. Они не все понимают из того, что говорит этот таньг. Но он совсем не такой, как Амвросий, как все другие. И эта необычность его поступков и таких заманчивых слов привлекает к Кочневу и Кутыкая, и Кеутегина, и других пастухов и бедняков.
— Больше не будет несправедливой торговли. Вы сможете за двух песцов получить винчестер.
«Что болтает этот неразумный таньг?!» — одна и та же мысль обжигает Гырголя, Омрыквута, Ляса.
— Какомэй! — слышатся непроизвольные возгласы из толпы.
— Убийцу и насильника Гырголя народ будет судить!
Ляс — этот дряхлый старик, похожий на своего брата Омрыквута, — подполз к Кочневу, заглянул ему в лицо, попятился на четвереньках, вскочил, издал хриплый крик и бросился на толпу, озираясь и руками пробивая себе дорогу, как если бы за ним кто-то гнался.
— Дух заразы! Бегите! Скорее! — он втискивался в ошалелую от неожиданности массу людей.
Толпа расступилась. Ляс вырвался из круга и неуверенным старческим шагом заспешил к своей яранге, крича:
— О-о! Скорее, скорее! Разбирайте шатры, грузитесь! Скорее, скорее!
Испуганные люди пятились подальше от «духа заразы». Круг расширялся.
Гырголь набросился на Кутыкая:
— Бездельник! Видно, я давно не бил тебя! Беги за упряжными.
Кутыкай продолжал стоять.
— Что случилось? Почему все уходят? Какая зараза? — строго спросил Гырголя представитель ревкома.
Кочневу было жарко, он снял шапку, ветер шевельнул волосы на седеющих висках. На щеках Гырголя расплылись красные пятна.
— Кто ты и откуда? — вместо ответа сам спросил он, ощупывая на поясе не то аркан, не то нож.
— Я — уполномоченный Камчатского губревкома. И я спрашиваю: как ты смеешь прогонять людей?!
— Однако, и тебя прогоню я… Рольтыргыргин! — на всякий случай позвал Гырголь мелькнувшего у яранги пастуха. — Кто звал тебя сюда? — Он снова повернулся к Кочневу. — Зачем явился? Убирайся! Амгуэмской тундры хозяин — я!.. Ты медлишь, я вижу?
Пастухи, женщины, подростки уже начали разбирать шатры. На берегу грузились в байдары чукчи, приезжавшие на обменную ярмарку.
«Каков негодяй!» — подумал Кочнев.
«Как мне с ним поступить? — еще не решил Гырголь, стоя рядом с пастухом, в нескольких шагах от того, в ком он сразу увидел своего врага, — За винчестер — два песца? Прогоним шаманов? Новый закон?!»
Старика Вакатхыргин а во время речи ревкомовца здесь не оказалось, и сейчас, узнав, что шаман разогнал чукчей, он быстро шел сюда от берега. Но еще до его прихода Тымкар сообразил, что происходит. Слова Гырголя о том, что он хозяин Амгуэмской тундры, возмутили Тымкара:
— Как можешь ты прогонять человека из тундры? Разве яранга это?
«Хозяин тундры» недоуменно оглядел его.
— Ты! Откуда явился ты — жалкий бедняк? — с едкой усмешкой спросил Гырголь. — Га, гы! — как на собаку, прикрикнул он и двинулся на Кочнева.
Кровь хлынула в голову Тымкара. Мгновенно он оказался рядом с Гырголем, схватил его за ворот и за штанину, рванул на себя, и в тот же миг грузное тело «хозяина тундры» оказалось у Тымкара над головой.
— Не надо! — уполномоченный ревкома бросился к нему.
Но было уже поздно. На вытянутых руках Тымкар с силой грохнул «хозяина тундры» об землю. Хотел что-то крикнуть, но горло перехватило, и губы шевельнулись беззвучно. Зеленый козырек с головы Гырголя отлетел в сторону.
Рольтыргыргин в испуге отскочил.
С выпученными глазами Гырголь попытался встать, но Тымкар снова двинулся на него.
В эту минуту Тымкар едва ли отдавал себе отчет в своем поступке. Он защищал правдивого таньга, который старался помочь чукчам хорошо жить; он вымещал злобу за свою неудавшуюся жизнь, за гибель Эмкуль, за убийство отца Элетегина, за шрам на шее от аркана, которым поймал его пастух Гырголя, за свое изгнание, за все, что наболело у него на сердце. Все это смешалось воедино, взволновало кровь Тымкара, и сейчас он был готов руками разорвать этого насильника.
— Кутыкай! — снова закричал Гырголь.
Но пастух и теперь не двинулся с места: «Пусть убьют, — думал он. — Пусть подохнет!»
Кутыкай уже давно сожалеет, что тогда, давно-давно, отнял у Тымкара Кайпэ. Теперь ему стыдно встречаться с ней взглядом: в глазах ее он всегда видит немой укор. Разве мало горя причинил ему и другим чукчам Гырголь? «Пусть убьют», — мысленно твердит Кутыкай, все же стараясь не смотреть в глаза Гырголю.
— Именем ревкома, — громко сказал Кочнев, — за свершенное убийство и другие преступления приказываю арестовать его и предать суду народа!
Чукчи из вооруженного отряда уполномоченного связали преступника. Напуганные Лясом, забыв про Гырголя, оленеводы спешно заканчивали приготовления для перекочевки. «Хозяина тундры» увели на берег Вельмы и усадили в байдару.
* * *Льды едва не закупорили горло Ванкаремской лагуны. И теперь, опоздав, злобные, со скрежетом гнались за байдарами.
Ночь настигла в пути. Неожиданно стих ветер, паруса обвисли. Льды отстали. На море опустился густой туман. Уэномцы высадились на берег, собрали плавника, разложили костры.
Сыро, зябко, совсем уже близко зима.
— Ты, однако, очень сильный. Откуда ты? — спросил Кочнева Тыкос.
— Я от Ленина, — ответил он.
И долго рассказывал в эту ночь Иван Лукьянович о Ленине чукотскому юноше.
Потом рассказал о своей жизни Тымкар. И как ни печален был его рассказ, все же в голосе Тымкара не слышалось тоски. Слова гнева и веры звучали в эту ночь у костра.
Утомленный, в полудреме, Вакатхыргин уже не различал слов Тымкара, но в голосе его — то суровом, то нежном — старик слышал то, что сказал Тымкар минувшей ночью: «Стану! Сам думал так. В голове твоей верные думы!»
— Сынок… — ласково, почти беззвучно назвал он этого сорокалетнего чукчу, И с улыбкой на лице забылся.
Этой ночью, не просыпаясь, старик Вакатхыргин спокойно умер.
