Виктор Боярский - Семь месяцев бесконечности
Я вскарабкался на бугор и увидел, что это край гигантской трещины. Снежный мост, закрывающий ее в середине, был разрушен. Надо было предупредить ребят. Я развернулся и начал махать руками. Джеф подъехал ко мне вплотную и остановил собак, то же сделали все остальные, кроме Дахо — его упряжка внезапно изменила курс и, набирая скорость, пошла вправо. Некоторое время Дахо бежал за ней, а затем не выдержал темпа, упал и выпустил стойки нарт из рук. Неприятная ситуация. Упряжка мчалась, предоставленная самой себе, прямо по направлению к трещине. Я бросился наперехват, криками призывая вожака Томми к благоразумию (Томми — очень пугливая собака, поэтому лучший способ как-то воздействовать на нее в нужном направлении — это спокойное и ласковое убеждение). Метров через сто пересек линию движения упряжки и остановился. Присел на корточки и подманил собак, что мне, к счастью, удалось. Повел упряжку к Дахо, который с криком набросился на Томми. Пришлось объяснить профессору, что сейчас этого делать нельзя — уже поздно.
Мы стояли все вместе у трещины и раздумывали, в какую сторону ее огибать. Решили обогнуть ее, отклонившись восточнее, подальше от гор. Лоран, страхуемый Бернаром, подошел к самому ее краю и снял нас на живописном фоне трещины. Рядом с упряжками трещина выглядела еще более внушительно — вся упряжка вполне могла бы целиком уместиться в ее открытой пасти. Нам удалось благополучно обойти эту первую на нашем пути трещину и пройти еще 6 километров до наступления сумерек. Поставили лагерь. Я подал забравшемуся в палатку Уиллу спальные мешки, сумки с личными вещами, два фанерных ящика, в одном из которых (красном) находились продукты для ужина, а в другом (черном) — для завтрака, примус, запасные баллончики с бензином и пустой ящик из-под собачьего корма, служивший нам столом. Сам я остался снаружи, чтобы обкопать палатку, заготовить снега для воды, распрячь и накормить собак. Уилл тем временем готовил ужин. На расстоянии метров двадцати пяти от нарт в направлении, близком к нашему курсу, я забил в снег металлическую пластинку с привязанным к ней тросом (эта пластина служила якорем), между этим якорем и нартами натянул стальной трос с отводами для собак и развел их по местам. Все остальное надо было делать очень быстро. Собаки знали, что следующим этапом после «разводки» будет кормление, и в предвкушении этого долгожданного момента начали лаять и прыгать на поводках (если в этот момент не поспешить с кормлением, то они могут сорвать якорь, и тогда будет чрезвычайно трудно собрать их вновь). Поэтому я, как заправский баскетболист, бросал брикеты корма прямо от нарт. Главное — это быстро ублажить первых четырех, самых сильных: Горди, Джуниора, Пэнду и Баффи; остальным собакам я отнес корм в ящике.
После кормления я снял постромки с «неблагонадежных»: Блая, Тима и Егера, уличенных ранее в чрезмерном внимании к материалу постромок, в результате чего утром от этих изящных изделий оставалась лишь небольшая часть нестыкующихся друг с другом кусков. Залез в палатку. Ароматы уилловской кухни, дрожащее пламя свечей, тепло и предвкушение отдыха — великолепная награда за сегодняшний, да и за все предшествующие дни.
Склонившись над примусом, я выдрал из бороды и усов кусочки льда и постарался побыстрее раздеться. Очистив щеткой куртку и брюки от снега, сложил их в нейлоновый мешок, заменяющий мне подушку, и, подвесив маклаки на специальных крючках к потолку палатки, уселся поудобнее на спальном мешке — я был готов к ужину. На этот раз Уилл приготовил некое подобие плова — отварной рис с пеммиканом. Для придания остроты этому в общем-то пресному блюду я решил полить его огнеопасным чилийским красным соусом, за что и был тут же наказан — соус, в нормальных условиях достаточно густой, сейчас внезапно вылился в мою миску огненной красной рекой (баночка с ним стояла у примуса и нагрелась). В результате плов можно было принимать только с принудительным охлаждением рта, но мой аппетит позволил мне справиться и с этой непростой задачей.
Тридцатого и тридцать первого продолжили движение по шельфовому леднику Ларсена километрах в двадцати от гор, прикрывающих нас от циклонов и приносящие непогоду западных ветров; температура — от минус 15 до минус 25 градусов, ветер в основном северо-восточного и восточного направлений. По вечерам мы видели, как тяжелые облака наползали с запада на вершины гор, но какая-то невидимая сила мешала им перевалить это препятствие, и, как будто подчиняясь этой силе, казалось, в самый критический момент бурлящая, грозящая вырваться наружу пена облаков безвольно оседала, откатывалась назад, и только отдельные вырвавшиеся вперед хлопья ее сползали в ущелья и вываливались на ледник серыми, сморщенными, потерявшими форму языками.
Кажется, именно тогда Дахо решил испытать себя как лыжник, к великой радости Лорана, волком рыскавшего вокруг в поисках интересного сюжета. Лоран с камерой на плече сел верхом на нарты спиной к собакам, Дахо же, надев лыжи, встал слева от нарт, держа в левой руке лыжную палку, а правой ухватившись за стойку нарт. Бернар с магнитофоном и закрепленным на длинной штанге микрофоном, похожим на покрытый мехом кабачок, расположился справа. По команде «О'кей!» все это неустойчивое сооружение довольно лихо тронулось с места, но уже в следующее мгновение ноги Дахо, не желающие смиряться с этой новой для них обузой в виде лыж, начали отставать. Профессор, не выпускавший стойки нарт из рук, наклонился вперед, и его нетренированное тело приняло странную позу: нечто среднее между позой прыгающего с трамплина лыжника в промежуточной фазе полета и позой копьеметателя в заключительной фазе броска. Когда сила сцепления лыж с поверхностью снега, сравнявшись с силой реакции растянутого пружиной тела профессора, начала превосходить ее, рука Дахо отпустила стойку нарт и он исчез из поля зрения камеры Лорана. Все началось сначала. На этот раз лыжи готовили профессору новый удар. Совершенно неожиданно правая лыжа изменила курс и стремительно двинулась в сторону левой, а та, словно сговорившись с ней, совершила обратный маневр. В результате этого гнусного заговора лыж профессор оказался на четвереньках и вновь прекратил победное поступательное движение. Мало-помалу интервалы времени, в течение которых профессор сохранял подобающее его рангу вертикальное положение, удлинялись, и в конце дня он уже довольно сносно держался за нартами на лыжах, помогая себе в такт палкой. Все мы приветствовали рождение нового, последнего в нашей команде лыжника радостными криками.
Глава 2
Август
