Алексей Вышеславцев - Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах.
Войдите в его положение: три, четыре, пять недель в море; наконец, брошен якорь, и все спешат на берег: увидеть, узнать, сравнить. Иногда какое-нибудь явление поглощает все ваше внимание, но вы торопитесь пройти мимо, чтоб успеть увидеть другое, может быть, еще более важное. A в это время торопят отходим, и собиратель сведений и впечатлений часто уезжает совершенно сбитый с толку.
Буду рассказывать вам о том, что видел и слышал; но вы можете уличать меня в покраже: иногда я буду приводить чужие мнения и чужие наблюдения; на это я имею полное право. Думаю не без основания, что и все туристы пользуются этим правом, хотя умалчивают об этом.
По мере приближения нашего к твердой земле, когда до неё оставалось еще очень далеко, чаще стали показываться суда; встреча их — происшествие в море; сначала, с салинга, кто-нибудь увидит едва заметную точку, и нужен опытный глаз, чтобы узнать в этой точке судно. Долго вы еще всматриваетесь, пока заметите, далеко-далеко, очертание парусов; часа через три проплывет оно наконец перед вами, и вы узнав по флагу его нацию и по вооружению — ранг и значение, невольно занимаетесь догадками: куда, откуда и зачем переплывает оно океан?.. He то ли же у вас в уездном городе? Вы, сидя под окном своего деревянного домика, тоже занимаетесь догадками: куда и зачем идет Иван Иванович по той стороне площади, поросшей травой и бурьяном?
Еще чаще, нежели суда, стали попадаться альбатросы. Нам весело было смотреть и на то, как они, блистая своим белым, коротким корпусом, рассекают воздух длинными черными крыльями, грациозно выгнутыми; как одно крыло тихо бороздит конечным пером пенящуюся волну. Устав летать, альбатрос садится на воду и спокойно отдыхает, то поднимаясь, то опускаясь вместе с родною ему гульливою волною. Должно быть, альбатросы привыкли к качке, как и мы: мы тогда не могли себе представить, что можно ходить по ровной плоскости и спать горизонтально.
Дней пять мы крейсировали в виду мыса Доброй Надежды; противный ветер и сильное волнение никак не хотели пустить нас в Симонову губу (Simons bay). Раз были милях в семи от Капштадта. Столовая гора, и другие возвышения показались нам сквозь прозрачный, голубой туман; но к ночи свежий ветер с севера угнал нас далеко на юг. Развели пары, винт почти не действовал, — так сильно было волнение. Наконец, 2-го марта при восходе солнца, мы увидели берег, и вдруг так близко, что можно было различить малейшие возвышения и углубления на твердой земле. Вскоре, однако, берег этот пропал перед вашими глазами; это был мираж! Настоящий же берег заметили мы часа в два пополудни, в виде неясных, голубоватых очерков, терявшихся в облаках и тумане. Ветер на этот раз был попутный, и мы пошли узлов по восьми. Оконечность мыса и противоположный ему берег принимали все более и более ясную форму. Показался и камень, означенный на карте вправо от мыса.
Вечерело; небо заволакивалось облаками, стал дождь накрапывать, и туман вместе с сумраком наступающей ночи окутывали непроницаемым покровом приближавшиеся к нам желанные берега. Или противное береговое течение, или прежнее не успокоившееся волнение разбивалось о напираемые ветром волны, и каждый удар производил мириады фосфорических искр и брызг. С разведенными парами, прикрытые темнотою ночи, вползли мы тихо в фальшивую губу (False bay). Огонь маяка, на который мы должны были идти, терялся в искрах фосфоризации; дождь не переставал; ветер становился все свежее и свежее. Наконец, мы бросили якорь на глубине 27 сажен и ждали рассвета.
Проснувшись на другой день, я увидел уже не море, вечное море, но скалистые склоны берегов, несчастные прибрежья, ряд беленьких домиков, едва видимых из-за темной сети мачт и снастей стоявших на рейде судов. В числе их были: фрегат Аскольд, два клипера и корвет Новик; все они стояли со спущенными стеньгами и, казалось, давно поджидали нас. Мы стали вновь на якорь, ближе всех к берегу. Первый день был днем встреч, новостей, рассказов, одним словом, самый живой день. Сейчас же передали нам целую пачку писем, и известия о родных и близких с большим удовольствием заедали мы сочным ароматическим виноградом, привезенным на клипер какими-то двумя коричневыми людьми с красными платками на голове и в пестрых куртках. Их маленькая лодка, державшаяся у левого трапа, почти вся была завалена плодами.
Симонс-таун стоит на берегу того же имени бухты, которая, в свою очередь, составляет часть большой бухты, называемой фальшивою (False bay). Симонова бухта очень удобна для стоянки кораблей, потому что закрыта со всех сторон. В городе находится адмиралтейство и военный порт; самый город держится приходящими сюда военными судами; купцы же предпочитают Столовую бухту, не смотря на то, что там стоянка, особенно в зимние месяцы, когда бывают частые NW ветры, очень опасна; редкий год проходит без того, чтобы там не выбросило несколько судов на берег. Симонс-таун расположился у самого берега, на косогоре, пользуясь малейшею отлогостью, на которой можно было что-нибудь построить; в ином месте дом стоит прямо над другим домом; между ними красуется зелень, газоны, кусты и естественном беспорядке; растут кактусы, алоэ, фиги, олеандры, акация, каждый по своему убирая ландшафт. Кое где видны миниатюрные церкви, не больше наших часовен, с сияющими на солнце шпицами. Стоящая над городом гора (кажется, Blockhousepiek) дика и пустынна; каменные острые выступы её торчат из-за бедной зелени кустарников, изредка покрывающих её неправильные склоны. Все здания города столпились у прибрежной дороги; но живая и пестрая линия их, приближаясь к морю, часто прерывается то уступом каменистого берега, в который ударяется морская волна, рассыпаясь брызгами, то чистеньким английским коттеджем, скрывшимся в густых кедрах и огороженным колючими кактусами и грациозно изогнутым алоэ, то, наконец, крепостью, построенною на выдавшемся мысе, недалеко от камня, называемого Ноевым ковчегом; камень этот выходит со дна моря, образуя довольно правильный продолговатый параллелограмм, почему и получил такое почетное название. Вправо от крепости, на косогоре, видно кладбище, окруженное белою стенкою; надгробные платы и памятники, большею частью из аспида, исчезают в густо растущем между ними кустарнике. На другом конце города находится дом адмирала, обнесенный несколькими кедрами; перед ним флагшток, на котором поднимают сигналы стоящим на рейде английским судам. За домом шоссейная застава. откуда выбегают то маленькая девочка, то англичанин в одном жилете, взять с проезжего неизбежные six pence.
На улицах попадаются всего чаще малайцы, костюм которых напоминает Восток: голова повязана платком в виде тюрбана, почти всегда красным, — как будто дикари эти чувствуют, что красный цвет всех более идет к черной физиономии! — иногда, сверх тюрбана, надевают они конусообразную тростниковую шляпу, часто намоченную в воде, ради прохлады; под жилетом пестрый платок или шаль; ноги голые или в сандалиях; a сандалии состоят из деревянной подошвы с металлическим шпеньком на носке; этот шпенек пропускается между большим и вторым пальцами ноги и придерживает таким образом эту нехитрую обувь. Весело смотреть на живые и оригинальные лица малайцев, встречающихся здесь на каждом шагу, на их проворство, деятельность. Там малайцы ловят рыбу, живописными группами пестреясь на морском берегу, пли. но колено и воде, вытаскивают на песок выкрашенную красною краскою лодку; иные тут же чистят рыбу и складывают ее в корзины. Здесь малаец несет на плечах двух альбатросов с перерезанными шеями; малаец в каждой лавке, у каждой калитки; коричневое лицо его, вместе с лукавством, выражает и ум. Малайцев здесь больше, нежели всех других цветных пришлецов и туземцев. Они довольно образованы, занимаются всевозможными ремеслами даже денежными оборотами; все они магометане, имеют здесь мечети и мулл; в Симонс-тауне мечеть их отличается от всех зданий своею красною крышею. В Капштадте, на склоне Столовой горы, видел я их кладбище, усаженное кипарисами, похожее на турецкие кладбища, хотя исламизм малайцев не очень чист и строг. Во время похорон, малаец приносит покойнику на могилу разные кушанья, ставит их в нарочно для этого устроенном домике и зажигает кругом блюд множество свеч; при поминках и в большие праздники повторяется то же самое. Эти дни, замечают расчетливые торгаши, очень выгодны для продавцов жизненных припасов.
