Жюль Верн - Дети капитана Гранта
— Да, — ответил Паганель, — но надеюсь, что это будет в последний раз.
— Тем лучше, ибо эти ночевки тяжелое испытание для леди Элен и Мери Грант.
— Которое они переносят не жалуясь, — заметил Джон Манглс. — Если я верно понял вас, господин Паганель, то вы как будто упоминали о каком-то поселении, расположенном вблизи от места слияния этих двух рек.
— Да, — ответил географ, — это Нгаруавахиа, милях в двух ниже слияния рек.
— Нельзя ли будет устроиться там на ночь? Наши спутницы предпочтут, конечно, пройти лишние две мили, чтобы отдохнуть в приличной гостинице.
— В гостинице! — воскликнул Паганель. — Гостиница в маорийском селении! Но там нет даже постоялого двора или кабака! Это не что иное, как куча туземных хижин, и, по-моему, лучше нам не искать там приюта на ночь, а благоразумнее держаться подальше от этой деревни.
— Все ваши страхи, Паганель! — промолвил Гленарван.
— Дорогой сэр, поверьте мне, лучше недоверие, чем доверие, когда имеешь дело с маорийцами. Неизвестно, в каких отношениях в данное время состоят они с англичанами: подавлено ли восстание или маорийцы одержали верх. А вдруг мы попадем туда, когда война в самом разгаре. Без ложной скромности надо признать, что мы представляем для туземцев неплохую добычу, и мне совсем не улыбается узнать помимо своей воли, что такое новозеландское гостеприимство. Поэтому я нахожу благоразумным обойти стороной это поселение и постараться избежать встречи с туземцами. Вот когда мы доберемся до Дрюри, тогда другое дело: там наши мужественные спутницы смогут отлично отдохнуть от утомительного пути.
Мнение географа восторжествовало. Элен предпочла провести еще одну ночь под открытым небом, чем подвергать опасности своих товарищей. Ни она, ни Мери Грант не просили сделать еще остановку, и все опять зашагали вдоль берега реки.
Два часа спустя с гор поползли вечерние тени. Солнце, склонявшееся к горизонту, вдруг пробилось сквозь тучи, и его лучи озарили красным светом далекие вершины восточных гор. То был словно краткий прощальный привет путешественникам.
Гленарван и его спутники прибавили шагу, ибо знали, сколь коротки сумерки под этой широтой и с какой быстротой наступает ночь. Надо было непременно добраться до слияния рек, прежде чем сгустится мрак. Но внезапно все кругом заволокло густым туманом, и держаться верного направления стало очень трудно.
К счастью, слух заменил зрение, в данном случае бесполезное. Вскоре усилившийся рокот потока оповестил о том, что две реки слились в единое русло. В восемь часов вечера маленький отряд достиг наконец того места, где Вайпа с ревом вливается в русло Уаикато.
— Это Уаикато, — воскликнул Паганель, — и дорога в Окленд идет вдоль ее правого берега!
— Реку мы увидим завтра, а теперь давайте остановимся на ночлег, — заявил майор. — Мне кажется, что вон та густая тень — это тень рощицы, будто нарочно выросшей на том месте, чтобы мы могли разбить лагерь. Поужинаем и ляжем спать.
— Хорошо, поужинаем, — ответил Паганель, — но только всухомятку: сухарями и сухим мясом, не следует разводить костра. Мы явились сюда инкогнито и постараемся так же уйти отсюда, благо туман скрывает нас.
Вблизи действительно оказалась рощица, и, дойдя до нее, путники, следуя совету географа, бесшумно поужинали всухомятку и вскоре, утомленные переходом в пятнадцать миль, погрузились в глубокий сон.
Глава десятая. НАЦИОНАЛЬНАЯ РЕКА
На следующее утро, на рассвете, довольно плотный туман тяжело навис над рекой. Часть паров, насыщавших воздух, сгустилась под действием ночной прохлады и покрыла густым облаком поверхность вод. Однако лучи солнца вскоре пронзили эти клубящиеся массы, и туман растаял под оком сияющего светила. Очистились затуманенные берега, и Уаикато предстала во всей своей утренней красе.
Узкая длинная коса, поросшая кустарником, заканчивалась у слияния двух рек острым мысом. Более бурная Вайпа мчалась на протяжении четверти мили, не сливаясь с Уаикато. Но могучая, спокойная река все же брала верх над бурливой рекой, поглощала ее и плавно увлекала к Тихому океану.
Когда туман рассеялся, то на реке показалась пирога, поднимавшаяся вверх по течению. Это была лодка длиной в семьдесят футов, шириной в пять и глубиной в три фута, целиком выдолбленная из местной ели кахикатеа, с приподнятой передней частью, подобно венецианской гондоле. Дно ее было устлано сухим папоротником. Пирога быстро скользила на восьми веслах, на корме ее сидел человек, управлявший лопатообразным веслом. Это был туземец высокого роста, лет сорока пяти, широкогрудый, мускулистый, с мощными руками и ногами. Выпуклый лоб, изборожденный глубокими морщинами, свирепый взгляд, мрачное выражение лица придавали ему грозный вид.
То был один из виднейших вождей маорийцев. Об этом можно было судить по искусной татуировке, покрывавшей его лицо и тело. От ноздрей его орлиной формы носа расходились спиралью две черные линии, окружавшие желтые глаза и затем терявшиеся на лбу, под пышной шевелюрой. Его рот, обнажавший два ряда ослепительно блестящих зубов, был также окружен пестрыми, изящными завитками татуировки, спускавшейся на подбородок и на могучую грудь маорийца.
Эта татуировка — моко — новозеландцев является знаком высокого отличия. Такой почетной росписи достоин лишь тот, кто отличился в нескольких боях, причем рабы и простонародье не имеют права на «моко». Знаменитых вождей узнают по законченности, по тонкости и по характеру рисунка, который часто изображает животных. Некоторые туземные вожди раз по пять подвергают себя мучительной процедуре «моко». И чем знатнее в Новой Зеландии человек, тем больше он изукрашен.
Дюмон-Дюрвиль сообщает любопытные подробности об этом обычае. Он заметил, что «моко» играет среди туземцев ту же роль, что гербы среди знатных родов в Европе. Однако существует и разница, а именно: в то время как герб европейца свидетельствует о том, что основатель рода имел какие-то заслуги, которых впоследствии могут и не иметь его потомки, «моко» удостоверяет только личные качества и храбрость того, кто им украшен.
Кроме того, татуировка маорийца, помимо внушаемого ею почтения, несомненно, полезна, ибо утолщает кожные покровы и делает их менее восприимчивыми как к перемене погоды, так и к беспрестанным укусам москитов.
Что касается вождя, правившего лодкой, то его знатность не внушала сомнений. Острая кость альбатроса, употребляемая маорийскими татуировщиками, глубоко пробороздила пять раз тесными узорами его надменное лицо. Он был закутан в плащ, сотканный из растения формиум и отделанный собачьими шкурами. Повязка, которой он был опоясан, еще хранила следы крови недавних сражений. В удлиненные мочки ушей вдеты были серьги из зеленого нефрита, а на шее висело ожерелье из пунаму — священных камешков, очень чтимых суеверными новозеландцами. Рядом с вождем лежало английское ружье и патупату — нечто вроде топора изумрудного цвета, с двойным лезвием восемнадцати дюймов длины.
