Адам Водницкий - Главы из книг «Заметки из Прованса» и «Зарисовки из страны Ок»
Улицы города были еще пустыми и темными, но в некоторых окнах уже горел свет. Там, где на ночь не закрывали деревянных ставен, за шторами можно было увидеть движущиеся силуэты. Вероятно тем, кто работал в первую смену, готовили завтрак. Тротуары и мостовые подсохли; в воздухе ощущалась весенняя влага, запах мокрых камней и земли. На остановке на бульваре Клемансо стояла, поджидая краснооранжевый автобус сети «Картрез», группа молодых арабов в рабочих комбинезонах; они громко переговаривались, курили, зевали, перебрасывались шутками с девушками в джинсах и закрывающих пол-лица платках; гортанные звуки мужских голосов далеко разносились по улице. Близилось время, когда уходящая ночь размывает контуры предметов и смешивает свет, отражающийся в лужах на асфальте, со светом уличных фонарей, когда больные просыпаются в холодном поту от кошмарного сна, утомленные любовники только еще засыпают, а приговоренных выводят на казнь. Такую пору в отличие от entre chien et loup[57] называют entre loup et chien.
Я присел передохнуть на ступеньки городского театра на углу улицы Гамбетты и бульвара Клемансо. До моего скромного жилья на четвертом этаже бывшей монастырской больницы (Странноприимного дома) было уже недалеко. Отупевший, сонный, я сидел не в силах даже пошевелиться, как вдруг услышал шаги в той стороне, где на бульваре Лис был круглосуточный магазин при автозаправке, и еще издалека узнал худую фигуру в черном растянутом свитере. Молодой человек шел как сомнамбула, глядя вперед невидящими глазами. Когда он приблизился, в скользнувшем по лицу свете фонаря я увидел не то страдальческую гримасу, не то полуулыбку, а на щеке — ту самую, уже засохшую, струйку крови.
— Quo vadis, Domine?[58] — не вставая спросил я.
Он приостановился, посмотрел на меня, сделал неопределенный жест рукой, будто на что-то указывая, и без единого слова пошел дальше. Я следил, как он исчезает в перспективе темной улицы, растворяется в неуютном предрассветном сумраке — черная одинокая фигура, на короткое время извлеченная из небытия, дабы сыграть в одном из самых трагических эпизодов истории нашего, обреченного на гибель мира.
Рассвет пасхального воскресенья занимался румяный и свежий, будто пожаловал из иного времени, из райских садов Месопотамии, где мир еще оставался невинным и чистым и все еще было впереди. Колокольный звон плыл в воздухе, оседал на чешую черепичных крыш, на опушенные дымкой новых листочков ветки деревьев, на зеленую травку в саду монастыря Святого Трофима, на теплые камни Ля Рокет, чернильные водовороты и оборки пены в изножье каменных львов в излучине Роны. Солнце искрилось в каплях росы на фиолетовых кистях глицинии, радужно переливалось в золотых брызгах фонтана, а легкий воздух пах так, как пахнет только пасхальное утро в воспоминаниях детства.
После напряженной недели Арль с облегчением вздохнул. День обещал быть погожим. На площади Республики, стоя в открытой настежь porte-fenêtre[59] кабинета на втором этаже, мэр города Эрве Скьяветти (ФКП[60]) приветствовал народ. Минуту спустя он выйдет из сводчатых сеней (одно из чудес камнерезательного искусства, обязательный этап и объект изучения приверженцев Compagnonnage du Tour de France[61]) на залитую солнцем площадь, чтобы под звуки «Coupo Santo»[62] на слова Фредерика Мистраля объявить об открытии фиесты, а в пять часов пополудни, стоя в своей парадной ложе, взмахнет белым платком — по этому сигналу раскроются ворота вольера и на арену римского амфитеатра выбежит первый toro. Тридцать тысяч зрителей встанут со своих мест, и мужчины снимут шляпы, чтобы минутой молчания почтить «идущих на смерть». А затем сидящие на трибунах, затаив дыхание, дрожа от волнения, будут следить за каждым движением матадора, каждой атакой быка, каждым этапом борьбы не на жизнь, а на смерть — осознавая или не осознавая сакральный характер зрелища. Они не знают — либо не хотят знать, — что на задах амфитеатра, возле недоступных для глаз туристов и любителей корриды ворот, выстроилась вереница огромных грузовиков мясокомбината в Шаторенаре.
«Таков ход мира, и лишь хорошее могу сказать о нем», — писал в эпической поэме «Анабасис» великий поэт Юга, Мари Рене Алексис Леже, известный всему миру как Сен-Жон Перс.
Тайная жизнь Арля
Ленивый весенний день, часы на башне ратуши пробили пять раз. Я сижу на террасе «Café de nuit» под платанами на площади Форума, в том месте, куда ведут все пути, где сходятся важнейшие невидимые артерии города. Солнце, ташист-любитель, забавляется, сочетая на стенах синий цвет с желтым, фиолетовый с зеленым. Легкий ветерок выдувает из трещин в теплых камнях пыльцу, смешивает, будто в реторте алхимика, травяной вкус абсента с запахом дыма, чабреца и оливкового масла, добавляя шелест молодых листьев и щебетанье примостившихся на бронзовой шляпе Мистраля воробьев. Воздух наполнен голосами, ароматами, знаками. Снизу, со стороны издательства «Actes Sud», с набережной Роны доносятся обрывки разговоров, девичий смех, стаккато высоких каблуков; кто-то издалека машет мне рукой. Знакомый? Узнаю пекаря из «Au petit déjeuner» на улице Рокет. Еще сегодня утром я возвращался оттуда с остроконечным baguette à l’àncienne под мышкой.
Маленькая, почти всегда пустая пекарня-кондитерская — место необыкновенное! Заходя туда, приоткрываешь дверь в мир, которого уже нет. Над головой звенит серебряный колокольчик, будто сигнал к отъезду в иное время, во вторую половину XIX века. Бело-красно-черные ромбы пола. Посередине похожий на кафедру элегантный полукруглый прилавок — плодовая древесина, окованная латунью; на прилавке старинный кассовый аппарат, рядом серебряная тарелочка для монет. Дальше, в глубине, плетеные корзины с багетами, позолоченными огнем лавровых дров. Вдоль оклеенных обоями (бледно-лиловые полоски и розочки) стен стеллажи; на резных полках — viennois-erie[63] на тарелочках из гофрированной бумаги: бриоши, песочные пирожные, тарталетки, засахаренные фрукты. В свободных промежутках — дагерротипы и фотографии в серебряных рамках: Фредерик Мистраль с крохотным фирменным пакетиком на указательном пальце, какие-то усатые мужчины перед изысканной devanture[64] кондитерской, девушка в соломенном канотье с лентой, длинном платье с турнюром и с кружевным зонтиком в руке. Раскрашенные акварелью фотографии унтер-офицеров из расквартированных в Арле 2-го и 3-го зуавских полков: темно-синие куртки с золотым шитьем на рукавах, красные шаровары, кепи с квадратным козырьком. В воскресенье, после церковной службы, они покупали бриоши и пирожные своим девушкам, а может быть, куртизанкам из домов терпимости на улицах Вер, Сент-Исидор или Руссе.
