Владимир Обручев - Плутония. Земля Санникова
— Это уж, извините, ерунда! — заметил Каштанов. — Ни сквозной дыры через земной шар, ни воронки до центра быть не может. Это противоречило бы всем данным геофизики и геологии.
— Вот как! А с противоречиями всем законам метеорологии, которые мы уже наблюдаем, вы миритесь? Вот увидите, и законы вашей геологии полетят кувырком.
Каштанов рассмеялся.
— Метеорология, Иван Андреевич, паука легкомысленная, — сказал он шутливо. — Она имеет дело с непостоянной средой атмосферы, с ее циклонами и антициклонами, причины которых до сих пор неясны. А геология основана на прочном базисе — твердой земной коре.
— Прочный базис! — вскипел Боровой. — Пока его не тряхнет хорошеньким землетрясением, при котором любой геолог потеряет голову, если не что-нибудь похуже!
Все покатились от смеха.
— И потом, — продолжал метеоролог ядовито, — вы знаете каких-нибудь два-три километра в глубь земной коры, а судите о состоянии недр! И сколько голов — столько гипотез о природе этих недр. По мнению одних — ядро Земли твердое, по мнению других — жидкое, по мнению третьих — газообразное. Разберитесь тут!
— Разберемся со временем. Каждая гипотеза если она обоснована, представляет лишний шаг к познанию истины. А насчет недр вы неправы. В данное время сейсмология, то есть изучение землетрясений, дает нам новые способы узнать больше о состоянии земного ядра… Интересно, что будет завтра, — закончил он. — Теперь каждый день можно ждать каких-нибудь фактов, на первый взгляд непонятных, но слагающихся в общую цепь причин и следствий, когда в них разберешься.
На другой день продолжалась снежная равнина с подъемом вверх, но более слабым; ветер по-прежнему дул с юга, низкие тучи клубились и стлались почти по поверхности земли, скрывая даль. К полудню подъем равнины сделался совершенно незаметным, а под вечер он перешел в спуск — собаки побежали быстрее, так что лыжники едва поспевали за ними. Температура держалась немного ниже нуля, и путь был легкий. Вдруг Боровой, шедший, как всегда, впереди, замахал руками и закричал:
— Стойте! Подождите! Я боюсь, что мы сбились с пути!
Все подбежали к нему. Он держал в руках компас и упорно смотрел на него.
— В чем дело? — спросил Каштанов.
— Мы идем не на север, а на юг, назад к ледяному поясу. Смотрите, северный конец стрелки показывает не вперед по нашему пути, а назад.
— Когда же вы заметили это?
— Только что. Ведь с тех пор, как компас начал чудить, я перестал доверять ему и вел караван по ветру, который все время дует упорно с юга. Но меня теперь смутил обратный уклон равнины, потому что из воронки мы не могли еще выбраться. Я вынул компас и увидел, что он перестал чудить и показывает направление пути на юг, а не на север.
— Но ветер дует по-прежнему нам в спину!
— Он мог перемениться в течение ночи.
— Нет, — заявил Макшеев, — ветер не переменился. Мы все время ставим юрту дверью по ветру, т. е. на север, чтобы не задувало. Сегодня утром, я помню это твердо, юрта стояла еще по ветру.
— Значит, он менялся постепенно в течение сегодняшнего дня; мы описали полукруг и пошли обратно.
— Или же компас каким-то образом перемагнитился.
— Хоть бы выглянуло солнце или показались звезды, чтобы проверить, куда мы идем, — жаловался Боровой.
— Во всяком случае, следует остановиться на ночлег и проверить с компасом в руках несколько километров нашего пути, который ясно виден по следам на снегу, — заявил Каштанов. — Если мы кружили, это обнаружится быстро.
Поставили юрту. Макшеев и Громеко побежали по следам назад. Боровой вскипятил гипсотермометр, который показал почти то же, что и накануне. Небольшой подъем первой половины дня, очевидно, был уравновешен спуском второй половины. Через два часа следопыты вернулись, они проверили десять километров пути, который шел все время по прямой линии, согласно направлению ветра. Поэтому решили, что последнему можно больше доверять, чем компасу, и что следует идти и дальше по ветру.
И в этот раз темное время ночи так и не наступило; тусклый свет под покровом туч не изменился.
На следующий день уклон местности вниз стал более заметным. Температура поднялась немного выше нуля, снег размокал, и дорога, несмотря на спуск, сделалась труднее. После полудня появились лужицы и небольшие ручейки, которые извивались между неровностями и наконец исчезали в трещинах, забитых снегом. Для ночлега пришлось выбрать возвышенную площадку и окопать юрту канавками, чтобы отвести воду тающего снега.
Устанавливая гипсотермометр, Боровой был уверен, что он покажет еще большее число градусов, чем накануне, так как целый день продолжался спуск на дне загадочной впадины. Но термометр показал 126 градусов, и отрицательная высота местности, несмотря на спуск, не увеличилась, а уменьшилась на пятьсот семьдесят метров. Метеоролог, совершенно растерянный, разразился нервным смехом:
— Новый сюрприз, новое недоразумение! Сегодня утром мы решили не верить компасам, теперь приходится поставить под знак вопроса и гипсотермометр!
Опять все путешественники собрались вокруг шалившего прибора, проверяли его показания, кипятили воду еще и еще раз, но результат получался прежний. Несмотря на ясный спуск, в котором нельзя было сомневаться, потому что ручейки текли в том же направлении, давление воздуха не увеличилось, а уменьшилось. В предшествующие же дни, наоборот, при подъеме давление не уменьшалось, а увеличивалось. Казалось, что законы физических явлений, выработанные поколениями ученых на основании наблюдений на земной поверхности, здесь, в этой впадине полярного материка, были неприменимы или получили совершенно другой смысл. Необъяснимые явления умножались.
Все были заинтересованы и возбуждены, но понять объяснить их никто не мог. Оставалось надеяться, что ближайшее будущее даст ключ к разъяснению загадки.
— Но что за снежная пустыня! — заметил Папочкин. — После встречи с мускусными быками на перевале через хребет можно было надеяться, что следующие дни дадут мне и Михаилу Игнатьевичу какую-нибудь научную добычу. Между тем мы идем с тех пор чуть ли не двенадцать дней, прошли более двухсот пятидесяти километров… и абсолютно ничего, кроме снега и льда.
— И даже Петр Иванович, которому до сих пор везло всего больше по части коллекций, не поживился ничем, — прибавил Громеко.
— Один только Иван Андреевич коллекционирует! — смеясь, заметил Макшеев.
— Я? Что я собрал за это время? — удивился Боровой.
— Коллекцию непонятных физических явлений — ответил за Макшеева Каштанов, догадавшийся на что тот намекает.
