Генри Харт - Морской путь в Индию
На следующий день… очень рано утром, чтобы избежать жары, моряки, как им было приказано, начали… снимать этих пленников с судов и переправлять их на берег. И эти пленники, собранные все вместе на том поле, представляли удивительное зрелище, ибо среди них одни были довольно светлые, красивые и хорошего сложения; другие были темнее, подобно мулатам, третьи же, напротив, черны, как эфиопы, и столь безобразны лицом и телом, что казались выходцами из преисподней. Но какое сердце оказалось бы столь черствым, чтобы не проникнуться чувством жалости при виде этих людей?
Одни, опустив голову, с мокрым от слез лицом, глядели друг на друга; другие очень жалобно стонали и, устремив свои взоры к небу, громко плакали, как бы прося о помощи у отца природы, иные били себя руками по лицу, ложились ничком на землю, кое-кто выражал свои жалобы, по обычаю своей страны, в похоронных причитаниях. И хотя мы не могли понять их речи, звуки ее вполне выражали всю их печаль. И чтобы еще более увеличить их страдания, тут появились те, кому было поручено распределение пленников: они начали отделять одного от другого, с тем чтобы разбить их на пять равных партий, и пришлось разлучать отцов с сыновьями, мужей с женами, братьев с братьями. Не обращали внимания ни на дружеские, ни на родственные отношения, каждый стал туда, куда выпал его жребий.
О могущественная фортуна, созидающая и разрушающая, вершащая мирские дела по своей воле, вложи в этих несчастных по крайней мере хоть какое-нибудь понимание того, что должно произойти, чтобы они могли утешиться в своем великом горе. А вы, так занятые разделением пленников, взгляните с жалостью на этих бедняг, на то, как они цепляются друг за друга, так что вы едва в силах оттащить их.
И кто бы мог разделить их без великого труда? Ибо как только пленных ставили в какую-нибудь группу, дети, видя, что их отцы попали в другую, из всех сил вырывались и бросались к ним; матери обхватывали руками своих детей и ложились с ними на землю и принимали удары, совсем не жалея своей плоти, лишь бы только не отпустить от себя детей.
Очень беспокойно проходило это разделение еще и потому, что, кроме самих пленников, поле было полно народа, пришедшего из города и из окружающих деревень — в этот день люди дали отдых своим рукам (трудами которых они кормились) ради того, чтобы поглядеть на невиданное зрелище. И когда они увидели, как одни рыдали, а другие разбивали пленников на группы, это вызвало среди них такое волнение, что люди, распоряжавшиеся разделением, немало были смущены.
Инфант, в сопровождении своей свиты, сидя на могучем скакуне, был тут же; награждая своих любимцев, он выказывал мало интереса к своей личной добыче, ибо очень скоро он роздал все сорок шесть душ — причитавшуюся ему пятую часть добычи; самое ценное для него было в том, что осуществлялась его цель, ибо он с большим удовольствием размышлял о спасении тех душ, которые доселе были потеряны.
Итак, принц Генрих, великий магистр ордена Христа, человек, давший пожизненный обет безбрачия и радевший, казалось, только о самых высоких идеалах, восседал на коне и спокойно глядел на дележ своей добычи, на этих живых людей, на то, как оттаскивают жен от мужей и родителей от детей. Раздаривая их своим фаворитам, он ни на секунду не задумался, какие страдания переживают несчастные пленники — так поглощен был он заботой о спасении их душ! Хотя это может показаться нам и странным и невероятным, но то было не лицемерие, а истинный дух века. И Азурара, несомненно, искренен, когда он заканчивает свое повествование следующими словами:
Теперь их судьба совершенно изменилась, ибо раньше у них были погублены и душа и тело: душа потому, что они были язычниками, не ведавшими света и сияния святой веры, а тело потому, что они жили как звери … не знали ни хлеба, ни вина, не покрывали себя одеждой, не обитали в домах и, хуже всего прочего, пребывали в великом невежестве, — ведь они не понимали, что такое добро, а жили, отдаваясь животной лени… И теперь подумайте, какая награда должна была быть инфанту от господа бога за то, что он дал им возможность спастись — и не только им, но и многим другим, которых приобрел впоследствии …
И тут же он [принц Генрих] возвел Лансароти в рыцарское звание, щедро наградив его согласно заслугам и проявленным им высоким качествам. И другим вожакам он тоже дал высокие награды, так что те полагали, что труды их вполне вознаграждены, даже если не считать их основной доли.
Так на рынке Видория в португальском городе Лагуш началась современная европейская торговля черным двуногим живым товаром. Эта позорная торговля, пока она не была прекращена, вызвала насильственное выселение со своей родной земли по крайней мере двенадцати миллионов африканских чернокожих, и столько же людей при этом погибло[56].
Португалия вступила в новую эру своей истории. «Черная слоновая кость» (негры-рабы) и белая кость, золото, гвинейский перец[57] — все это влекло предприимчивых лузитанцев к новым рискованным плаваниям, к новым энергичным походам за рабами, к новым исследованиям, к новым, еще более жирным барышам. Прилив в страну африканских рабов в совокупности с правительственной политикой, поощрявшей браки между неграми и португальцами (последние с готовностью следовали этой официальной линии), медленно, но верно, самым глубоким образом изменял характер местного населения[58].
В 1444 году Нунью Триштан достиг реки Сенегал, а год спустя Диниш Диаш[59] обогнул Зеленый мыс. Поскольку одной из основных целей этих экспедиций была охота за рабами, известия о прибытии португальцев стремительно распространялись по всему побережью, туземцы встречали их очень враждебно, в результате чего среди португальских командиров были даже убитые[60].
К 1446 году в африканской торговле было занято уже пятьдесят одно судно и эти суда плавали на 450 лиг[61] дальше мыса Бохадор. Об исследованиях португальцев в течение нескольких лет после 1448 года мы располагаем, по каким-то не ясным нам причинам, очень скудными данными. Нет сомнения, что торговля развивалась, что смельчаки-мореходы, нащупывая свой путь средь неведомых ветров, течений и мелей, пробирались вдоль африканского берега все дальше и дальше к югу, что они захватывали туземцев всегда и везде, где только могли застать их врасплох. Португальцы постепенно упрочивали свои позиции на африканском побережье, строя укрепленные поселения и фактории. По существу, началась колонизация[62]. Туман неведения и неизвестности, окутывавший западный берег Африки, потихоньку рассеивался, уступая место ясному свету дня. Темные страхи перед сказочными чудовищами и вымышленными опасностями, о которых говорили древние предания, мало-помалу исчезали в лучах опыта, знаний и здравого смысла.
