Азиатская книга - Александр Михайлович Стесин
Между тем Sergey и правда ждет меня у входа в Дом писателей. С ним — наш общий приятель Сережа Артюшков. Оба Сергея сердито поглядывают на часы. Нам ехать почти два часа, хорошо бы успеть засветло. Давид-Гареджа находится на самом юге страны, на границе с Азербайджаном. Монастырь, основанный в VI веке ассирийскими святыми отцами. Лавра и монашеские кельи, выдолбленные в скале. Наскальные фрески, пещерный скит, суровые монахи в длинных черных бородах и черных же рясах. Между Тбилиси и этой обителью — сто с лишним километров пустоты, но на полпути есть селение Удабно, где некий заезжий поляк открыл бар с холодным пивом и уютным двориком. Удабно — это удобно, перевалочный пункт посреди пустыни.
Если продолжить путь от лавры Давид-Гареджа до самой вершины горы, упрешься в границу с Азербайджаном. Оба Сергея отказались от такого похода, но у пещеры «Слеза Давида» я нашел себе новых попутчиков. Приветливая гей-пара, один — радиодиджей из Беларуси, а другой — из Голландии, и обоих зовут Степан. С этими Степами я и полез дальше в гору, добрался до границы и даже незаконно пересек ее, отмеченную ржавыми колышками. Подбежал пограничник, молодой парень. «Эй, вы куда? Это же граница!» «Я… просто гуляю… можно я тут чуть-чуть погуляю еще?» — «Ладно, только далеко не уходи, да?» Отсюда весь близлежащий Азербайджан как на ладони. Местность сильно отличается от Кахетии, где все пышно растет, цветет и спадает горными ручьями. Здесь горная пустыня, точнее, степь, никаких деревьев, одна трава, но трава эта, хоть воды нигде не видно, зеленая, невыгоревшая. Теперь могу хвастаться, что побывал и в Азербайджане, пешком пересек границу. Хотя еще неизвестно, где больше азербайджанского — в этой пустыне или в бруклинском Little Baku, где под экзотично-надрывный мугам угощают кутабами, шах-пловом и ляванги. Помнится, лет десять назад мы с другом Борей пили-плясали там не то на чьей-то свадьбе, не то на чьем-то дне рождения. Ни повод для торжества, ни его виновник или виновница не сохранились в памяти, а вот само место помню отчетливо после стольких лет. Может, в Азербайджане я побывал скорее там и тогда, а не здесь и сейчас?
Вечером в баре Джакира Диас разражается длинной инвективой в адрес белых цисгендерных мужчин, чье время прошло. В новом мире, который представляет Джакира, у белых цисгендерных нет права на голос. «It’s not your turn now, white man, it’s our turn now»[198]. Кто же они такие, те, чье время сейчас говорить? Джакира — пуэрториканка, лесбиянка, профессор литературы в Висконсинском университете. Ее роман «Ordinary Girls»[199] — автофикшн об эмигрантском детстве, coming to America and coming of age, напоминает Новайолет Булавайо, но менее талантливо. Вот именно, что ordinary. Сама же она — массивная и напористая, но с большими оленьими глазами, с кучей комплексов, которые все на виду. Она много пьет и, напившись, несет чушь. Поворачиваюсь к Гандлевскому: кажется, нам пора. Он соглашается: «Стреляем в лампочку и уходим».
Три занятия в неделю, остальное время свободен. «Преподавать, сколько потребуется, а путешествовать — по максимуму». Следующая поездка — в Сигнахи, открыточно-живописный городок в горах, с панорамой Алазанской долины и долины Иори, с монастырем IV века и гробницей святой Нино, крестительницы Грузии, с музеем Пиросмани. Впрочем, ни монастыря, ни музея мы так и не увидели, потому что поездка была неважно организована и все вышло на редкость бестолково. Ехали тремя автобусами, по дороге заблудились (как так? водители-то местные!). В результате, приехав позже, чем было запланировано, решили усушить посещение монастыря в пользу дегустации вин у некоего Пола Родзянкова. Выгрузились из автобусов, и началось бессмысленное топтание на месте. Мы с Гандлевским плюнули, пошли пешком к его дому. Этот дом он купил когда-то в складчину с другом Аликом Дарчиашвили. По дороге зашли и к Родзянкову. Странный тип. Сначала я подумал: какой-нибудь серб или хорват, оказалось — американец, правнук того Родзянко, члена Думы и друга отца Набокова. Налил нам чачи. Раздражался по телефону, кричал «Ваш водитель — идиот, у меня нет времени вас ждать». По всему дому развешаны портреты Евтушенко — единственный поэт, которого он признает (при этом, кажется, не в курсе, что Евтушенко умер). Дом Гандлевского — длинная постройка — стоит на вершине горы, и с веранды, где мы потом пили вино в компании американских студентов, открывается вид на всю долину реки Иори. Это и было лучшим, что мы увидели. Красные крыши Сигнахи, небо, как бы зашкуренное добела там, где горы смыкаются с линией горизонта. Нечто вполне тосканское, а может, и получше, чем в il bel paese[200]. Но задерживаться нам нельзя, на повестке — дегустация кахетинских вин у Пола Родзянкова, который, как мы уже знаем, ждать не любит. Родзянков из тех, кто уверен, что сразу тебя раскусил и знает, как тебя развлечь. За вводными анекдотами следует популярная лекция об истории вина и вообще о происхождении человечества — от Люси, из Африки, где, как известно, ничего нет, одна пустыня, но вот этот первобытный человек шел-шел, срывал фрукты с деревьев, а где и тараканами питался, пока не дошел до Грузии, где сразу цивилизовался. «Встань, Мааза, покажи нам, как твои черные братья срывают фрукты и питаются тараканами…» Мааза растерянно встает, улыбается. Родзянков продолжает нести свой пьяно-расистский бред. «Пол, ну пожалуйста, не надо», — бормочет Миша Йоссель. Одна из