По следам тунгусской катастрофы - Н. Васильев
Вечером зашли к Е. С. Даоновой и Д. Пикуновой. Как и Шигильдичины, они находились 30 июня 1908 года на эвенкийском стойбище в районе Тэтэрэ. Их разбудили сильные звуки, напоминающие винтовочные выстрелы, а затем раздался невероятный грохот. Крышу юрты у них снесло, два дня после этого вся семья лежала без сознания (любопытно, что Тэтэрэ расположено от места взрыва больше чем на сто километров). Отец Е. С. Дао новой был в это время всего в тридцати километрах от Хушмы. Позднее он рассказывал, что сперва слышались как бы выстрелы, а потом загремел гром. Было страшно, кругом падали деревья. Два дня после этого он лежал в обмороке. Говорят, что при этом погибло более тысячи оленей. Ходить в этот район боялись: опасались гнева Огды. Отец все же нарушил этот запрет, и в августе 1908 года решил осмотреть лабазы, бывшие в районе катастрофы. Приехал и увидел, что «все пусто, все сгорело, и стало много воды». На месте взрыва будто бы образовалось болото.
Примерно такой же рассказ мы услышали от бабушки Кайначенок, к которой зашли после посещения Даоновых. На вид ей лет 80. 30 июня в момент катастрофы она находилась на Южной Чуне. Проснулись все от ужасного грохота, земля кругом тряслась. Как и другие эвенки, она пролежала длительное время в чуме ничком, завернувшись с головой в оленьи шкуры. У всех, с кем приходилось разговаривать, я спрашивал по поводу заболевания людей и животных, которые могли бы быть связаны с падением метеорита. Но пока ничего определенного установить не удалось.
Лесной пожар
10 июля
С утра было жарко и солнечно, но к полудню в воздухе появилась негустая дымка. Я ее не заметил, так как сидел в райздраве и разбирал архивы за последние семь лет (более ранних материалов достать не удалось). Дело спорилось, и я рассчитывал за день закончить просмотр материалов за 1956–1957 годы. Выйдя около трех часов на улицу, я увидел кучку людей, толпившихся возле райисполкома. Вид у них был возбужденный, и я хотел было подойти к ним и спросить, что случилось, когда неожиданно заговорил радиорепродуктор. Спокойным, глуховатым голосом диктор местного радиоузла сообщил, что в непосредственной близости от Ванавары возник очаг лесного пожара, что огонь угрожает поселку и его окрестностям и что всем гражданам Ванавары необходимо захватить с собой лопаты и топоры и собраться возле райисполкома.
В том, что в тайге временами вспыхивают пожары, нет ничего удивительного. Огромное количество бурелома, сухостоя, толстый слой листьев и хвои, смолистые лапы лиственниц и елей — все это представляет собой настоящий пороховой погреб, готовый вспыхнуть от малейшей искры. И немудрено, что сплошь да рядом гроза — а грозы здесь бывают часто — приводит к лесному пожару. На этот раз очаг находился километрах в четырех от Ванавары, заметили его случайно с самолета, летевшего из Кежмы. Где горит и какова площадь пожара — никто телком не знает.
Подходящих к райисполкому разбивают на десятки и отправляют к месту происшествия. Бригада работников райкома партии и комсомола уже ушла. В ее числе — Мочалов и Брюханов. Я присоединяюсь к следующей десятке, составленной из работников редакции районной газеты и местной милиции. Пересекаем кладбище и сразу, в каких-нибудь трех минутах ходьбы от поселка, буквально окунаемся в тайгу.
Тайгу я видел в Томской области, и должен сказать, что она не уступает здешней, пожалуй, даже мрачнее ее, но все же и по здешнему лесу идти в быстром темпе трудно. Поминутно попадаются поваленные, полусгнившие стволы деревьев, ноги вязнут в глубоком мху, путаются в низкорослом кустарнике. Вокруг нас гудят и звенят на разные голоса сотни оводов. Пока идешь, еще более или менее терпимо, но стоит остановиться на секунду, как мерзкие насекомые прямо-таки облепляют тебя. Большинство из нас — в сетках, у меня накомарника нет, поэтому приходится непрерывно отмахиваться. Идем быстро, почти бежим. Проходит двадцать, тридцать, сорок минут. По времени мы должны уже выйти в район пожара, а его все нет и нет. Идем дальше. Огня по-прежнему не видно, но дымка заметно густеет.
Неожиданно перед нами открывается поляна, а за нею над лесом видно расплывающееся густое облако сизого дыма. Бежим туда. В воздухе пахнет гарью, лица у моих спутников напряженные и озабоченные. Впереди уже видны языки пламени. Огонь идет пока по низу, он жадно лижет сухой валежник, дымной змеей ползет по сухой листве. Молодые елки горят с треском, разбрасывая вокруг себя снопы искр, словно бенгальские свечки.
Пожар серьезный: линия огня и направо, и налево уходит вдаль, насколько хватает глаз. К несчастью, остальные десятки, посланные на тушение, отстали где-то в пути.
Быстро делимся на две группы по пять человек в каждой, и расходимся — одни вправо, другие — влево. Прежде всего нужно определить границы очага и преградить путь огню к дальнейшему распространению. Пробегаем двести, триста метров в клубах дыма — границы очага не видно. Она обнаруживается невдалеке от заболоченного русла неглубокого ручья. Срубаем топорами молодые сосенки и, взяв их в руки, начинаем сбивать пламя. Работать трудно: ветер на нас, и все время приходится работать в дыму. Помахаешь так минут пять, и перед глазами начинают ходить полосатые круги. Сказывается привычка к кабинетной работе: физическое напряжение дается с трудом. Мои соседи работают бодро, с шутками, но видно, что и им приходится нелегко. Секретарь редакции районной газеты, в мокрой от пота, прилипшей к лопаткам гимнастерке, с лицом, испачканным сажей, с ожесточением орудует целым деревом. Я с завистью смотрю на тугие желваки его мускулов, перекатывающиеся под рубахой. Временами он отирает пот и кричит остальным: «Эй, гляди в оба, а то тут»… Что «а то тут» — понятно и так. Он поворачивает ко мне свое широкое улыбчивое лицо и, посверкивая зубами, говорит: «Хорошо еще, что понизу идет, а как пойдет пластать верхом, — тогда уже не до тушения. Тогда — только самим уйти, да и то трудно».
Я не помню, сколько времени длилось все это. Временами мы отбегали в сторону, чтобы глотнуть свежего воздуха или срубить молодое дерево, а затем снова окунались в клубы дыма.
