Георгий Карпенко - Полюс. Неутоленная жажда
Почти каждый день меня посещает подобное отчаяние, громкое, кричащее МЫ НЕ СМОЖЕМ! нужно скорее вызывать вертолет и улетать отсюда! Но примерно столько же раз приходит уверенность, что мы непременно дойдем. Эта уверенность во всех случаях имеет холодное, неоспоримое основание, исходящее словно бы вообще не от меня. В самом начале пути, в окружении непроходимых торосов, мы договорились о том, что наше возвращение домой, наше избавление лежит через Полюс. С этого момента мы оба закусили удила, и через пару недель отмороженные мозги выдали более соответствующий нашему состоянию тезис: «Северный Полюс или смерть!». Мне самому было удивительно, что после всех трудов и страданий неизменно доминировало чувство, что надо двигаться вперед, и уверенность, что мы дойдем до Полюса. Уже к середине марта, хотя мы все еще находились в самом начале пути, эта уверенность стала неистребимой, она появлялась как только я сбрасывал рюкзак. Надо же было так натерпеться, намечтаться о Полюсе все предыдущие туристические годы! Так выходила из нас, била фонтаном очумевшая «мотивация», скопившаяся за годы Жизни Без Полюса.
За день мы проходили много трещин, порой их было до пяти на сто метров. Но в основном это были мелкие трещины, шириной около метра, они переходились сходу, без примерок и остановки, достаточно было поставить лыжу на трещину, сделать широкий шаг за нее и в следующий момент ускорить движение, чтобы санки по инерции переехали следом. В некоторых трещинах стояла незамерзшая вода, другие были заметены снегом. Нам часто попадались свежие, но, как правило, уже замерзшие разводья. Толщину их льда мы безошибочно определяли по «цветам» — высолам на их поверхности, но все равно, подойдя к кромке, старались пробить лед острием лыжной палки, больше для собственного успокоения. Некоторые из таких замерзших разводьев имели продольную, незамерзающую полоску черной воды, шириной от нескольких сантиметров до метра, тогда мы шли вдоль воды в поисках «моста» — льдины или вмерзшей в тонкий лед шуги, кусков льда. Такие места, как правило, держали вес человека. Мы переходили их сначала с рюкзаком, а вторым ходом перетаскивали нарты. Хуже было со свежими разводьями, на которых только пошло льдообразование. Такой лед был более темного цвета, солевые образования были слабовыраженными, не сформировавшимися в «цветы». Обычно при попытке перейти через такое разводье лед под лыжами прогибался и бежал от тебя волнами во все стороны. Такие разводья мы предпочитали обойти по «мостам», но, если таковых не обнаруживалось поблизости, решались на переход в лоб. Главное, нужно было развить большую скорость, работая ногами и палками, и не смотреть по сторонам. Перескочив на ту сторону, можно было спокойно отдышаться, поглядывая на свой только что прочерченный по воде след.
16 марта мы вышли к свежей полынье, затянутой молодым льдом. В средней ее части, шириной метра полтора, лед был темнее, вперемежку с пятнами открытой воды. Шло торошение, и видно было, как смещается лед. Все это сопровождалось непрерывным скрежетом. Черная полоса почти открытой воды впереди нас расползалась на наших глазах. Это был явный непроход, но нежелание надолго остаться на этом берегу подталкивало нас к решительным действиям. С концом веревки мне, как самому легкому, удается перебежать на тот берег. Славка моментально привязывает другой конец к моим нартам, и я бегу от полыньи, вылупив от напряжения глаза, и вытягиваю нарты на свой берег. Впопыхах по недогляду на них переезжают и Славкины лыжи. Пытаясь перебросить лыжи Славке, наступаю на край черного льда и проваливаюсь в воду. Славка ползком добирается до лыж и через некоторое время экспедиция, вместе со всем своим барахлом, собирается на одном берегу. В ботинке хлюпает, снимаю сапог, отжимаю носок, надеваю ботинок и, пока Славка ставит палатку, бегаю по кругу, пытаясь отогреть ногу. На этом беды не кончаются: видно, слишком я был напуган и потому так усердно бегал с рюкзаком, что умудрился растянуть сухожилие в колене правой ноги. Через некоторое время в палатке начинается просушка моего сапога на примусе.
На следующий день, делая второй переход, я почувствовал какие-то новые ощущения в пальцах левой ноги. Никогда бы я на сорокаградусном морозе не стал разуваться, а тут снял ботинок. Мои опасения подтвердились: три пальца были белыми. Мгновенно пронеслась убийственная мысль — приговор Полюсу. Я сделал отчаянный по силе натиск на отмороженные пальцы, я тер их руками, ощущая их мертвенную твердость. Краем глаза я видел, как удаляется от меня Славка. Он был уже в трехстах метрах от меня и уходил все дальше, его нарты пронзительно визжали по фирну и он не слышал, как я кричал ему. Но в какой-то момент, вопреки опыту, он оглянулся.
Я отчаянно тер свои пальцы, я почему-то был уверен, что черноты, как у Доминик, не будет. Эта уверенность (откуда только взялась!) сразу же заняла место первых панических реакций мозга, и вскоре я почти ликовал — мой Полюс спасен! Невероятно, но в середине беды я был почти счастлив — я буду на Полюсе!!! Славка сменил меня и навалился на мои пальцы, а потом пришла боль, это возвращалась в обмороженные ткани кровь.
Еле ползу. Иду, как на костылях, на прямых ногах, с провалами в конце каждого шага до уровня полусогнутых. Я думаю, что такие выкрутасы помогают мне беречь левую отмороженную ногу и коленный сустав правой ноги. Хронически отстаю от Славки. Он на пике формы, поверхность пошла лучше, и Славка рвет вперед. Приползаю на перерыв, когда Славка замерз, ожидая меня. Он уходит дальше, и я тянусь за ним, не успевая отдохнуть. Он предлагает разгрузить меня. Это радостно слышать, но я пытаюсь его отговорить. Славка будто не слышит, он говорит, что для нас обоих главное — Полюс, а не гордость, которую нужно засунуть в задницу. Я полностью с ним согласен, отдаю семь мешков рационов — это пятнадцать килограммов. Идем дальше, становится легче, но каждый шаг дается с болью, так, что слезы текут из глаз. Когда Славка далеко от меня, приспособился громко стонать, получается какой-то скрипучий не то стон, не то плач, заслушался сам, помогает. До Полюса почти 800 километров. Вспомнил фразу из своей предыдущей книги, когда Боцман в районе экватора опрокинул на себя кастрюлю с кипящей лапшой: «Выздоровление Боцмана началось с первой минуты после получения им ожогов, и можно было надеяться, что он скоро встанет на ноги». Приспосабливаю эту фразу к себе. Не получается.
Хронометраж наших действий вел Славка. С этой обязанностью он справлялся ответственно и скрупулезно, почти до самозабвения. «Три минуты до выхода», — трагическим, но твердым как у Левитана голосом объявлял он во время перекура, и это означало, что через полторы минуты нужно встать на ноги и начать операцию по надеванию лыж, краг, рюкзака, пристегиванию к себе нарт, продеванию рук в темляки лыжных палок. После этого начинался очередной получасовой переход, каких было двадцать в день. Единственная радость этой жизни наступает с окончанием последнего перехода. Мы быстро ставим палатку, делаем хозяйственные дела, выпиваем по полкружки медовухи, едим. В течение этого времени считываем показатели с DPS, определяем, сколько прошли за день и сколько осталось до Полюса. Мы не знаем, сколько нам еще придется идти, что будет на нашем пути, поэтому, как только пища готова, выключаем примус, экономя бензин. Пока едим, нам тепло, но потом холод быстро берет верх, и нужно залезать в свои ледяные норы и постараться быстрее заснуть. Чем холоднее ночь, тем большее число раз я просыпаюсь от необходимости справить малую нужду. Для облегчения этой процедуры у стенки внутри палатки, в полуметре от моей головы с вечера ставлю четырехлитровую пластмассовую емкость с открытым верхом. Это нижняя часть канистры, в которой, как в жесткой таре, хранились примусы, чудом не попавшаяся мне под руку в начале пути и поэтому, к счастью, уцелевшая. Как только терпеть становится невмоготу, я просовываю руку наружу, а затем возвращаю ее назад, но уже с банкой. Лежа на правом боку, прямо в спальнике, делаешь себе облегчение и потом аккуратно продвигаешь банку в спальнике на выход и ставишь ее на старое место. Через несколько минут содержимое превращается в лед, и уже не опасно повторять процедуру. К утру в банке набиралось не меньше двух литров, это каждое утро озадачивало нас, и некоторое время проходило за обсуждением странного феномена — откуда берется столько воды? Славка пользовался ночным горшком, но гораздо меньше меня, хотя раньше говорил мне, что ночью никогда не просыпается по этому поводу.
